Эх, жизть!

«Эх, жи-и-изть», - сказал гвоздь Вася, нехотя вылезая из деревяшки, в которой уютно просидел с добрый десяток лет. В меру ржавый с поблекшей шляпкой, он какое-то время побыл на свежем воздухе, надёжно схваченный вытянувшими его клещами. После чего клещи крутанули Васю вправо-влево, являя миру его кривой хребет, и кинули в мусорное ведро, где лежали такие же железные доходяги.

Вася звякнул, плюхнувшись на спину, затем повернулся на бочок и замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Ощущения, прямо, скажем, были – не очень. Во-первых, потому, что служивые гвозди проживают, как правило, в отдельных квартирах на расстоянии двадцати, а то и пятидесяти сантиметров друг от друга, а оттого вовсе не жалуют толкотню общежитий, где у каждого трущегося о тебя коммунара своя жизненная ржа и свой запах. И, во-вторых, потому, что это несправедливо, когда тебя вместо благодарности хватают за шею и, чуть ли не отрывая голову, тащат на холодок, для того, чтобы незамедлительно швырнуть в цугундер для престарелых.

Но как бы там ни было, а ко всему со временем ржавый гвоздь привыкает. Вот и Вася, повздыхав о былом благополучии, – прилежался, принюхался, а почувствовав в себе пусть и вялое, но всё же движение свободных электронов, приободрился и стал прислушиваться уже к окружающим. Окружающие перешёптывались и обсуждали речь гвоздя Феди, что пребывал в положении «стоя» и упирался остриём в ведерное дно.

Из этих перешёптываний Васе стало ясно, что Федя был гвоздём-шатуном и за свою жизнь немало поскитался по заборам и стенам. Был он не единожды распрямлён на наковальне, после ударных загибаний, но оставался несломленным, даже побывав в пасти у кусачек. Ещё из соседского шёпота явствовало, что являлся Федя отчаянным революционером, таким что, пребывая на каторге в каблуке грязного сапога, при каждом удобном случае норовил бесстрашно впиться в топтавшую его пятку.

Самого Федю Вася услышал спустя пару минут, сразу после того, как ведро несколько раз тряхнуло, что привело к более плотному прилеганию и сплочению гвоздевого сообщества. Федя при этом крякнул и выдал пламенный монолог, - Эй, коррозийные! Хватит терпеть и гнуться под кувалдами! Даёшь священную войну против пяток, ладошек и задниц! Против всего мягкотелого, возомнившего о себе, что оно вечное и непротыкаемое!

В ответ ржавые гвозди зароптали и стали поддерживать Федю, проковырявшего дыру в трухлявом днище, - Даёшь! Даёшь!..
А когда ведро приподнялось и, раскачиваясь, поплыло по воздуху, тут она и началась – революция! Коррозийные валились на землю и замирали в ожидании будущих жертв – мягкотелых духов, непоседливых и суетливых, беззастенчиво тревожащих их покой.

Однако для Васи обстоятельства сложились таким образом, что стать революционером ему было не суждено. Длинноват был Вася для революционной дыры. Длинноват и кривоват. При своём движении вниз он неуклюже повернулся и перекрыл собой путь в светлое будущее. Жаждущие борьбы и воли начали скрежетать и давить на Васю всем своим железом. Но так как Васин металл ещё не достиг степени окончательной усталости, то ему оставалось лишь терпеть и страдать. Когда же нападки соведерников стали нестерпимы – тут на него и снизошло! И Вася, приободрившись, начал проповедовать.

Проповедовать о том, что нет никакой вечной ржавчины, и что все гвозди из одной стали, и что всех их впереди ждёт очищающее пламя переплавки… и новая жизнь в пахучей сосновой деревяшке. После этих пылких слов гвоздевая рухлядь зашумела и, обозвав Васю пророком, полезла к нему целоваться. Под натиском любви и страсти Васин хребет согнулся, и он вылетел в бывшую революционную дыру. Оставшиеся в ведре доходяги тут же нарекли его мессией, принявшим страдания во имя их спасения. Нарекли и загрохотали дальше…

А Вася, упав в агрессивную травяную среду, лежал и думал о том, что возможно ему ещё повезёт, и его отыщет какой непоседливый мягкотелый дух, а отыскав, отправит на переплавку. Потому как какому гвоздю не охота вновь ощутить бодрящее заколачивание по самую шляпку, и ещё раз выдохнуть во Вселенную печальное, - Эх, жи-и-изть…