Берег бурых медведей. Рассказ из цикла "поездки на Байкал".

"Для иных природа — это дрова, уголь, руда, или дача, или просто пейзаж. Для меня природа — это среда, из которой, как цветы, выросли все наши человеческие таланты..."
Пришвин Михаил Михайлович


…Я решил съездить в Байкало-Ленский заповедник, сокращенно БЛЗ, но известно, что в России без бумажки ты никто. Отправился в правление БЛЗ в Иркутске, за разрешительным документом.

Встретил меня, среднего роста человек чиновной наружности, и я без лишних слов показал ему свое удостоверение сотрудника иркутского телевидения. Затем рассказал, что давно мечтаю побывать на севере Байкала, осмотреть места, поговорить с людьми, а потом сделать киноочерк или даже документальный фильм.
Директор, несмотря на свою внешность, оказался милейшим человеком: написал мне тотчас рекомендательное письмо, отпечатал его, вручил и пожелал легкого пути, но предупредил, что места глухие, медведи, дорог нет.
Я успокоил его и сказал, что я в тайге человек не новый, потому будем осторожны, ибо осторожность – доблесть храбреца. Директор этот афоризм записал, пожал мне руку, и повторил дружелюбно улыбаясь: «Хорошо сказано!»

В тот же день, я заехал в аэропорт, купил билет на завтра, до Онгурен — это бурятский посёлок на берегу Байкала -и приехав на дачу, стал собираться…
В общем, у меня обычно все готово: рюкзак, лесная одежда, резиновые сапоги, котелки, кружки, ложки, брезент, топор маленький и легкий…
По дороге, уже сойдя с автобуса, зашел в магазин и купил продуктов: рыбных консервов, крупы, сахару, чаю, хлеба, сухарей. В те времена в магазинах ничего больше и не было. Тушенка, мясо, масло доставались только по карточкам или по блату. Я довольствовался тем что есть.

Придя на дачу, вскипятил на электроплитке чаю, долго сидел пил вкусный напиток сосредоточенно глядя в окно, в то что с южной стороны: на дачные домики внизу на склоне, на речной залив, обрамленный зеленым, сосново-березовым лесом. А в голове крутились разные мысли о вариантах и возможных встречах с зверями в будущем путешествии...

Незаметно спустились сумерки, и из зарослей на берегу раздалось птичье пение. Похоже, было, что соловей налаживает трели, хотя я знал, что здесь соловьи не живут.
Но видимо какой – то сибирский, природный «самородок» так наловчился исполнять весенние песни, что по силе чувств нисколько не уступал, европейскому «собрату» - соловью.
Когда надвинулась ночь, гулким эхом разнеслись негромкие разговоры из соседних домиков. А я, сосредоточившись, стараясь ничего не забыть собирал рюкзак, загружая в него продукту и снаряжение.
Потом проверил и вновь упаковал фальшфейер, - большую, запакованную в картон, «спичку», сантиметров тридцать длиной и диаметром сантиметра три. На конце этой спички, был запал, который надо было чиркнуть о спичечной коробок. Тогда появляется яркое белое пламя, как от фейерверка только больше и ярче.

Этим приспособлением я собирался отпугивать медведя, если он бросится на меня. Беда была в том, что я ни разу не зажигал эту спичку и знал о ее работе только по описаниям. Конечно, тут больше был момент психологический - уверенность, что ты не безоружен - а эта часто для человека главное!
Лег спать рано, от невольного беспокойства долго ворочался, не мог заснуть - все последние годы я ходил по тайге один, но так далеко не забирался…
По карте я видел, что от Онгурен до мыса Покойники не такое уже большое расстояние – всего километров семьдесят. Но это ведь тайга, и неизвестно есть ли там хотя бы тропы?

Утром, я сел на первый автобус разворачивающийся на конечной остановке, у ворот дачного поселка и поехал в аэропорт.

Приехал за час до вылета, зарегистрировал билет, прошел досмотр и маленькая стюардесса в темно-синем форменном пальто, в шапочке с кокардой, провела нас почти через все взлетное поле, к двукрылому Ан-2, стоящему рядом с вертолетами.
Еще раз, проверив билеты, она пожелала доброго пути двум летчикам в крошечной кабине и ушла…
Моторы взревели, летчик за штурвалом вырулил на взлетную полосу, получил разрешение на взлет и дал газу. Самолетик, трясясь на стыках бетонки пробежал сотню метров, незаметно оторвался от земли, поднялся чуть выше и, сделав лихой разворот, повернул в сторону Байкала.
В окно я увидел далеко внизу накренившуюся землю, аэропортовские строения, большие серебристые самолеты около здания аэровокзала. Потом, внизу замелькали поля и зеленеющие листвой перелески. Где-то справа был виден морщинистый водоем иркутского водохранилища – дул сильный боковой ветер.

Пассажиров было немного...
Ещё в аэропорту я узнал, что предстоит посадка на острове Ольхон. Это почти ровно посередине Байкала, километрах в трёхстах от Иркутска…
В полёте, самолет иногда потряхивало порывами ветра, а несколько раз он попадал в воздушную яму и сердце, казалось подпрыгивало к горлу, в противоположном направлении падению!
Руки при этом, судорожно вцеплялись в поручни тесных сидений. Я бодрился, иронично повторяя про себя объяснение этого страха: «Инстинкт. Инстинкт!».
Когда-то, такие «падения» в полёте доставляли мне радость небольшого приключения – но те времена давно прошли…
Ближе к Байкалу, щетинящиеся деревьями холмы, стали выше и круче. Где-то внизу иногда взблескивала змейкой вода небольших речек, бегущих к озеру.

И вот, справа показалось огромное озеро! Байкал был велик, чист и холоден, как и полагалось быть самому большому хранилищу пресной воды в мире.
Мотор мерно гудел и потому казалось, что Ан-2 висит в воздухе, как елочная игрушка на невидимой ниточке…
Незаметно приблизился, отличаясь от цвета воды серо-белыми отвесами скальных берегов, безлесный, каменистый остров Ольхон.
Перед посадкой, под днищем мелькнула гряда холмов с гранитными скалками.
Дергаясь от встречного ветра самолет снизился, стукнул колесами о землю, пробежал по полю, развернулся и моторы умолкли. Штурман – он же стюард, открыл тонкие, словно игрушечные дверцы кабины и мы, поочередно спрыгнули на землю.
Было холодно, ветрено и неуютно...
- Дальше, полетим через пятнадцать минут – сообщил штурман, и летчики ушли в аэропортовский барак.
Я сел на рюкзак неподалеку от самолета. Почти все пассажиры – буряты, летели до Ольхона. Они, облегчённо вздыхая и улыбаясь ушли по направлению к посёлку и нас осталось двое. Молодой бурят в полупальто, которое раньше почему-то называлось «москвичка», обратившись ко мне, показал крутые склоны ближнего к острову берега и сказал: - Онгурены там.
Я всматривался угадывая где, пока он не добавил: - Отсюда не видно…

Сам Ольхон напоминал гористые степи Монголии, и я готов был поверить в легенду, что Чингисхан родился здесь и был ханом окрестных мест, перед тем как был избран на курултае - съезде монгольской знати, где-то на реке Ононе, - ханом всех монголов…
Этот большой остров, место ветреное, безлесное, с расстилающейся степью на скалистых холмах. Я вспомнил Крым. Там тоже есть это ощущение древности, присущее ранее очень обжитым и населенным местам…

Вскоре пришли летчики, мы влезли в Ан-2 и полетели…
Через полчаса приземлились в Онгуренах…
Когда я вышел из самолета, меня поразила теплая тишина вокруг, яркое, солнце и синева Байкала впереди, за деревенскими домами. «Умели же раньше выбирать места для деревень» – вдруг невпопад подумал я.
В углу летного поля паслись коровы, а в другом углу стоял домик, который и был зданием аэропорта. Узнав, когда через неделю самолетик улетает в Иркутск, я попробовал взять билет заранее, но бурятка-кассир наотрез отказалась это сделать и предложила прийти за билетом в день вылета…
У нее же, я пытался узнать, как мне идти до заповедника, но она ничего не могла сказать о дороге на мыс Покойники. Кассирша всплеснула руками и ответила загадочно: «Ой! Это очень далеко, туда можно только на моторной лодке попасть». Потом посоветовала зайти в лесхоз…
Я насторожился!

Придя в контору лесхоза, застал там молодого бурята Витю, который коротко рассказал о том, что до Покойников идти дня четыре, но сегодня, через час он на мотоцикле поедет на хутор, стоявший в двадцати километрах от села, а дальше уже придется идти пешком.
Я был готов к этому.
Витя предложил мне ночевать в лесхозе на обратном пути и показал, где висит ключ от входных дверей. Витя был общителен и дружелюбен по характеру, а когда я показал удостоверение с иркутского телевидения, он уверился, что все делает правильно.
Я прошел главной улицей пустынной деревни из конца в конец и вышел за околицу с другой стороны, не встретив ни души на своем пути.
«Да! – думал я. - Это тебе не город, и даже не райцентр».
Отойдя от домов поселка метров триста, остановился, сбросив рюкзак осмотрелся, прилег на обочине дороги и стал ждать. Я был один во всем мире, а те, кто скрывались в домах и работал где-то на фермах, не знали меня и не хотели знать…

Чуть погодя, в тишине тихого солнечного дня, застрекотал где-то в деревне мотоцикл, и вскоре я увидел приближающегося Витю, мелькающего среди кустарников, растущих вдоль дороги. Затормозив около меня, он держал мотоцикл«Восходе» как норовистого коня, пока я садился на заднее сиденье.
Тронулись и понял я, что мотоцикл этот приспособлен для одного человека, а двое, да еще с тяжелым рюкзаком - это уже исключение.
Я пытался балансировать, помогая Вите удерживать равновесие и все равно, мотоцикл «рыскал» от одного края дороги до другого.
Но я всегда считал, что лучше плохо ехать чем хорошо идти, да и Витя в конце концов, приспособился, и мы сообща удерживали «Восход» в колее.
Однако мне это стоило определенных усилий и я не смотрел вокруг, вдоль дороги, а потому и не запомнил...

Через полчаса мы въехали в небольшое поселение, которое казалось заброшенным хутором. Здесь тоже дул ветер как на Ольхоне, и тоже было безлюдно.
Остановились...
Витя, вместе со мной вошел в избу и что-то сказал женщине-бурятке на бурятском языке. Я уловил только слово корреспондент и понял, что он представил меня. Потом Витя заторопился, сказал что он, только увидит здесь «фермеров» и уедет, попрощался со мной и ушел по направлению к другому дому.
Женщина, молча, долго смотрела на меня изучая, а потом, по-русски предложила чаю. Когда я согласился и подсел к столу накрытому изрезанной клеенкой, из комнаты осторожно вышли маленькие дети-буряты, и блестя черными глазенками, не мигая, не отрывая взгляда смотрели на меня как на чудо.
Женщина налила мне чаю из чайника, долила молока, отрезала пару ломтей от домашнего круглого хлеба, и из шкафа достала мне чуть подсушенную соленую рыбину. Это был омул, и я с аппетитом все съел, расспрашивая женщину о здешней жизни. Она рассказала, что муж пастух, пасет здесь телят потому что в Онгуренах большая животноводческая ферма…

Вдруг, в дом вошел русский мужик: рыжий, высокий и нескладный, в грязной куртке из болоньи. Это доказывало, что в лучшие годы он жил в городе – сельские люди всюду ходят в фуфайках, иначе говоря, в ватниках.
Мужик поздоровался, назвал себя Сергеем и спросил куда я хочу идти. Я сказал, что мне надо добраться до Покойников. Сергей почесал голову и предложил подвезти меня к чабанам, на пастбище.
- Там ты заночуешь, а утром пойдешь дальше. Но я смогу поехать туда только вечером, - добавил мужик.
Я согласился.
- Зайди ко мне часов в шесть вечера, и мы поедем…

Было три часа дня. Я поблагодарил и сказал, что ровно в шесть зайду. Сергей вышел, а чуть погодя, поблагодарив молчаливую хозяйку я тоже вышел на улицу и подумал что на Байкале вот уже несколько часов а Байкала еще близко не видел.
У меня было три часа времени, и я спросив хозяйку как пройти к Байкалу, отправился по дороге навстречу ветру, дующему мне в лицо.
Здесь, как и везде вокруг была каменистая степь, с кое-где торчащими серыми камнями и зелено-серой травкой, чуть пробивающейся из этой скудной земли.
Слой гумуса здесь был очень тонок еще и потому, что траву за лето и осень начисто съедали овцы, коровы и лошади. Только в речных долинах, спускающихся с горных перевалов видимых на горизонте, этот культурный слой достигал глубины одного метра. Даже на крутых склонах гумус был толще, и потому, там росли деревья, а не только трава. Здесь же, только кое-где торчал дрожащий, чахлый кустарник, ежившийся под порывами холодного ветра с Байкала.

Выйдя на берег, я увидел дугообразную линию прибоя, услышал мерный шум зеленоватых волн с пенно-белыми гребешками и почувствовал запах студёной, чистой воды.
В маленьком затоне, спрятавшись от ветра, стояла моторная лодка, которую затащили сюда через широкую галечную косу.
Передо мной расстилался величественный и по-весеннему открытый всем ветрам Байкал – легендарное озеро-море, самый глубокий внутренний водоем в мире. Его глубина больше полутора километров и в пучине вод, где-то ближе к середине, под водой прячутся отвесные обрывы, покрытые слоем многолетнего ила.
От знакомого гидрогеолога я слышал, что несколько лет назад, во время крупного землетрясения, миллионы тонн ила обрушились с крутых склонов озера на дно, и вот уже несколько лет, там, в глубине, стоит, не осевшая ещё, муть.
Я поежился, представляя этот глубинный мрак, поплотнее закутался в одежды и лег на прохладную, словно просеянную, одного размера, полукруглую гальку, промытую и обработанную за тысячу лет бурь и штормов…

Светлое небо из бездонной глубины смотрело на меня, затерянного в просторах тайги, степей и воды.
«Как человек одинок! – думал я. - Но в обычное время он этого не замечает. Жмется поближе к сородичам, сбивается в стаи, и живет бок о бок с другими человеками в деревнях, в поселках, городках и в больших городах. А вокруг природа – дикая или полудикая, которой дела нет до человека! Не было человека; появился человек; исчезнет человек! Какое дело ей вечной, до таких суетливых мелочей!?».

…Кажется, я задремал, потому что когда в очередной раз открыл глаза, то увидел, что солнце заметно опустилось из зенита и почувствовал, что стало заметно холоднее. «Надо возвращаться» – подумал я, и быстро зашагал назад…

…Сергей - мой новый знакомый и его жена Настя - приехали сюда из Качуга, - районного центра, стоящего на Лене далеко от озера. В доме их, почти не было вещей; на кухне стоял стол и обшарпанный шкаф, а во второй половине кровать, покрытая ватными одеялами без покрывал.
Я присел на шатающийся стул и Настя, с любопытством рассматривала меня чуть раскосыми глазами. Это отличительная особенность местных жителей – чуть бурятский разрез глаз, выдающиеся скулы и желтоватый цвет кожи.
Раньше в России говорили: «Поскреби русского и увидишь татарина». Здесь же, в Прибайкалье можно сказать: «Поскреби местного русского и увидишь бурята». Со временем выработался особый генотип, который и стал называться – сибиряками.
Чего скрывать - я и сам такой…
Сергей, пока заливал бензин в бак, пока выводил мотоцикл на дорогу рассказал, что они здесь недавно, что «убежали» из Качуга спасаясь от пьянства; что здесь собираются разводить телят и вырастив, сдавать их государству.
Наконец мотор завелся и мы поехали. Дорога была плохая, а кое-где ее совсем не было и мне приходилось идти пешком, пока Сергей преодолевал такой участок…
Наконец выехали на край большой долины, раскинувшейся от предгорий до Байкала. На просторной, зеленеющей ровной луговине, кое-где блестели большие лужи чистой, прозрачной воды.
Сергей показал мне деревянные корыта с высокими боковыми стенками, положенные одно в стык к другому - это подобие водопровода уходило к подошвам гор, на вершинах которых, еще лежал снег.
- Снег тает – объяснил Сергей – вода по этим деревянным корытам бежит вниз на луга и стоит здесь до лета. Поэтому, здесь вырастает высокая сочная трава, на которой пасется скот...
Корыта делают, срубая большие, пустые внутри деревья. Таких «водопроводов» там много – он махнул рукой в сторону лесных склонов. - И они тянутся на несколько километров, иногда почти до перевалов…
Тут мы увидели впереди избу, изгородь и несколько лошадей, привязанных к ней.
-Пастухи уже в доме – проговорил Сергей неуверенным голосом и остановил мотоцикл метрах в пятидесяти.
- Чтобы лошадей не беспокоить - добавил он, и мы пошли в избу. Войдя внутрь поздоровались и на нас изо всех углов, не улыбаясь посмотрели пастухи-буряты.
Видно было, что они Сергея не очень уважали, а меня видели впервые и насторожились. Обращаясь к широколицему, приземистому буряту, Сергей словно оправдываясь сказал: - Вот корреспондент телевидения, добирается до БЛЗ, подбросил его, тем более что у меня дела...
Бурят спокойно выслушал, шагнул мне навстречу и протянул руку: - Алексей!

Я тоже представился и спросил разряжая обстановку: - Могу я у вас переночевать? Алексей не торопясь ответил: - Конечно! Проходи, снимай рюкзак. Спать будешь здесь - он показал рукой на пустые нары у стены.
Пока я устраивался, снимал куртку, доставая спальник, Алексей и Сергей вышли, о чем-то переговорили и Сергей уехал. Я слышал, как затарахтел мотоцикл. Алексей вернулся и предложил мне: - Садись за стол, будем ужинать…
Я стал доставать продукты, но он махнул рукой: - Это спрячь...
Пастухи за это время завели генератор стоящий где-то во дворе и мигнув пару раз, над столом зажглась яркая лампа. В доме запахло яичницей – и действительно, скоро на столе стояла большая сковорода с жареной рыбой и разбитыми сверху яйцами. Я вспомнил, что ел такое блюдо на Ангаре, когда в детстве гостил у бабушки в деревне.
Алексей нарезал ломтями большую круглую булку ржаного хлеба и поставил на середину большую алюминиевую тарелку с чем-то жирным: - Это жир нерпы – пояснил он – варёный.
Я попробовал. Жир припахивал рыбой, был солоноват но вкусен, и конечно питателен. Все молча стали есть, а я еще и говорил. Рассказывал, что давно хотел здесь побывать, что был на севере Байкала, на БАМе, что хочу сделать фильм об этих местах, но не знаю удастся ли…
Все слушали и молчали. Только Алексей поддерживал беседу.
- Места тут хорошие – начал он…

Кто-то убрал пустую сковороду, хлеб, жир и разлил по кружкам чай.
- И мы, всегда жили здесь хорошо и вольно. Климат тут хороший. Наш скот пасется на лугах почти до Нового года. Тайга тут хорошая. Есть зверь, есть орехи, есть ягоды. В Байкале много рыбы и нерпы. Мы всегда ели много жира, рыбы, мяса и потому были здоровы и сильны.
Но последнее время, нам стали все запрещать. Охотиться нельзя, рыбачить нельзя, нерпу стрелять нельзя. А что же можно? – Алексей сделал паузу и посмотрел на меня.

Все пастухи-буряты, внимательно слушали, но их скулистые, с раскосыми глазами, лица, ничего не выражали – азиатская невозмутимость.
- И выясняется – продолжил Алексей – нам можно только работать скотниками и возиться в навозе, выращивая за гроши скот для государства, … Он посмотрел на лица вокруг, и закончил: - Это нехорошо… Это не по-человечески…

Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться…
- А теперь устроили еще заповедник,- продолжал Алексей - закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу. «Это заповедник, а это ваши угодья», - и снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят - это приказ сверху. Но тот кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает!?
Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать…

-Я во многом с вами согласен - вступил я. - Политика чиновников тут неумная, а может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит. Я сам охотник. И вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотничьих хозяйствах надо отрабатывать определенные дни. Путевки – если они есть, надо покупать, но придет время охоты и иногда, ни разу за осень в лес не выедешь. То-то не так, то это…
-А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят, и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся как за зверем, и рады если поймали. Поэтому и браконьеров много.
Кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти. Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться трудно. Два года назад кабаны, в тайге под Иркутском, вдруг все заболели, все вымерли, туши валялись в тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты. Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная... И потом, на охоте человек общается с природой и свободен, как нигде не бывает свободен!

Слушатели кивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому, что были далеки от моей ситуации. Просто у них были другие проблемы.
Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное…
Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая…
...Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак…

Алексей, на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа. Я поклонившись сказал всем спасибо, и мы вышли.
Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер подгонял их с востока на запад и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня: - В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще, тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что как в Ницце. Он засмеялся…
- В Ницце не был? - шутливо спросил он, не ожидая ответа. - Но погода здесь солнечная – это точно!
Я, с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали, прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи…
Через несколько минут подъехали к берегу. Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно, он комментировал нарисованное. Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя, там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек.
-Это – сказал он – древняя каменная стена или изгородь, давно разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона...
Он глянул на меня. - Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена...
На мой вопрос, откуда он все это знает, он ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ, в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству и стал колхозным бригадиром.

-Вы русские должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти!
Я кивнул соглашаясь: - Это так.
Алексей продолжал чертить схему: - Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете – он почему-то перешел на вы – в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов…
- Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает, и надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа.
Он посмотрел вдаль, вдохнул и закончил. - Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите.

Мы пожали друг другу руки, и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал. «Хороший человек Алексей» – подумал я – и стал вглядываться вперед, представляя, что меня ждет там.
А «там», меня ожидало уже буквальное одиночество!
На фоне громадного водного пространства и объема справа, и мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем, ползущим по безлюдной земле.
Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел с Севера. Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает северное сияние - это чудо природы…

Я тоже был одинок, но это не было шоком. Скорее констатация факта. И я не испугался, а скорее обрадовался.
Предыдущие годы, я много времени проводил в лесах и потому, знал чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь, оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния.
И я привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни, ситуациям при встрече с хищниками. И иногда, я мог испытать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы!
А здесь и сейчас, все зависело от меня и потому, я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал мне что здесь, где сухо и солнечно, есть вода чтобы пить, есть лес чтобы сделать костер когда станет холодно, есть продукты чтобы есть, - нет причин для паники и беспокойства.
И я, вдруг, ощутил внутри себя чувство покоя и радости, связанной всегда с ощущением свободы, которое испытываешь в такие моменты единения с природой. Когда ты рядом с людьми или среди людей, ты чувствуешь, что они «другие», а ты отдельно. Здесь, я был частью всеобщего, объединился со всем сущим!

И еще одна картинка всплыла в памяти — фотоплакат, на котором индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный... Но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир!
Я пытаюсь описать мои чувства, а мое тело в тот момент двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно.
Я привык к лесному одиночеству и часто радовался, когда оставался один на один с природой. Я был её сыном, а она - природа, моей матерью - создательницей и хранительницей…

Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега…
Часа через полтора, размеренной ходьбы, тропа свернула налево чуть в гору и я понял, что здесь берег становится крутым и обрывистым и поэтому, тропка выбрала более легкий путь.
Чуть погодя, я попал на широкий горный луг и пройдя еще немного, перелез, перебрался через каменную преграду: это был вал из рассыпанных от высокой середины к краям, гранитных валунов и булыжников.
Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она, исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны, к краям широкой поляны.
Я стал гадать, что это было когда-то:
«Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен? А может быть, это была часть древнего загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец? А может быть – страшно вообразить – здесь, древние люди построили поселок и эти камни служили стеной, защищающей человеческое поселение…»
Тропа спустилась вниз и вышла на прибрежные луга, с торчащими из земли серыми валунами. Над лугом возвышались, заросшие кустарником и одинокими соснами склоны прибрежного хребта, а справа, расстилалась водная, темно-синяя равнина озера, морщащаяся небольшими волнами.

Противоположного берега из-за тумана не было видно. На траве, торчащей щеткой из земли, кое-где видны были тропинки пробитые за многие годы пасущимся скотом, а чуть подальше, виднелись две овчарни – деревянные строения в форме восьмиугольников с низкой дощатой крышей, спускающейся от центра к краям. Я заглянул в одну из них и увидел, что овчарни на полметра заполнены навозом, засохшим и покрывающим всю поверхность помещений. «Наверное буряты, десятилетиями пасли здесь много скота, а сейчас здесь заповедник» – понял я.
За большим лугом, теряясь в песчано-галечных отмелях, шумела чистая холодная речка. На берегу, под ветками сохнущего кустарника, я развел костерок, вскипятил чай, пообедал и немножко поспал, завернувшись в спальник – было прохладно.
Дальше тропа пошла почти рядом с береговым обрывом, и часа через два, я снова вышел на луг, а за ним снова была река. Речная долина уходила вверх, и там, превратившись в узкое ущелье, прорытое водой в скалах, скрывалась среди высоких утесов.

Место было таинственное, мрачное, неприветливое. Тропа, неожиданно пришла на край обрыва, и внизу я увидел скачущую по камням воду. «О-го-го – подумал я. – Наверное, я шел по звериной тропе. Но как звери могли преодолеть этот обрыв? Страшно! Тут метров пять высоты».
Я пошел вправо, вниз по течению, и когда обрыв сошел на нет, по большим береговым валунам, незаметно перешел речку, шумно текущую где-то внизу, под камнями…
Погода переменилась. Появилось темно-синее небо, заблестело солнышко, заиграл отраженным блеском повеселевший Байкал.
Прибрежный хребет придвинулся к озеру, и казался мне гигантской театральной кулисой. Почти ровные луговины у воды кое-где продолжающиеся на крутых склонах; гигантская кулиса гор покрытая лесами, синеющими на гребнях и темнеющиими в затененных долинах - они напоминали мне фотографии Тибета. «Очень похоже на тибетские святые места. Здесь, на Байкале, словно ожила малая копия Тибета…»

…Зимовье открылось мне неожиданно.
Я устало шагал по озерному пляжу, покрытому плоским, круглым, почти черным галечником, поднял голову и увидел в глубине бухточки, аккуратный домик, чуть приподнятый на сваях над землей. Я почти побежал, и с облегчением сбросив потяжелевший к вечеру рюкзак, вошел внутрь. Это был уютный, чистый сухой дом, с хорошей печкой и нарами, пристроенными к боку печки. В стеклянное окошко с видом на береговую линию, светило заходящее солнце. Крутой, береговой склон уходил вверх, почти сразу за домиком, а на берегу, на луговине, росла зелёная трава.
Было тихо. Ветер остался где-то за поворотом берега. Я прогулялся по травке чувствуя после рюкзака летящую лёгкость в плечах и увидел выкопанные кем-то ямки в земле. Присмотревшись, увидел следы оленей-изюбрей, которые тут, на виду у зимовья устроили солонец!
«Дикие места – улыбаясь, радовался я. – Олени может быть и сегодня придут» - и сев на землю стал осматривать склоны…

Постепенно наступили сумерки. Я «внедрился» в избушку, набрав на пляже, замечательно красивом ровном и черном как городская мостовая, обломков веток и веточек выброшенных штормами на берег. Развел огонь в печке, вскипятил чай, поужинал сытно и вкусно, после разложился на нарах и слушая потрескивание угольков в гаснущей печке, заснул крепко и надолго…
Проснулся на рассвете...
С озера, шумевшего волной за стенками дома, на берег наплывал серый туман. Я вылез из спальника, сходил на улицу, вернулся и снова растопил печку – в домике было прохладно. Поставив варить кашу, подрагивая всем телом прошел к озеру и умылся чистой холодной водой - назад уже вернулся бодрой рысью – сон помог восстановить силы, а ледяная вода пробудила их.
Скоро каша была готова. Я поел, вскипятил чай, попил горячего и прилег на нары. И так мне стало тепло, свободно и уютно, что я задремал и проспал около часа…
Когда открыл глаза, то увидел в окошко яркий солнечный свет, услышал шум волн, почувствовал приятный запах сухого, теплого дерева в зимовье. «Да тут жить хорошо! – подтвердил сам себе, - Но надо идти. Сегодня может быть, я дойду до Покойников».
Идти было легко и приятно. Я любовался озером, солнечной дорожкой, на волнующейся, маслянисто-блестящей поверхностиводы, вглядывался в линию горизонта впереди, задирая голову осматривал скалистые вершины на гребне склонов.

Тропа стала шире, натоптанной, но я понимал, что по этой тропе ходят только дикие звери. Вглядевшись, различил следы медвежьих лап. Чуть погодя я увидел медвежий помет прямо на тропе и понял, что здесь ходит медведица с двумя медвежатами.
Место было такое пустынное и дикое, что я вдруг испугался: может быть, медведица с детенышами идет где-то впереди меня и я, могу неожиданно выйти на нее! «От такой перспективы никто не застрахован» - подумал я и на минуту остановился. Осмотревшись, достал из бокового кармана рюкзака фальшфейер и пошел вперёд, держа его в руке. Тропа, то поднималась, то опускалась вниз, и каждый раз я ожидал, что с очередного гребня увижу перед собой зверей.

Но все обошлось. Тропа, вскоре разделилась надвое, потом еще и еще, и потерялась. Склон придвинулся к воде и становился все круче.
В поисках тропы я вдруг оказался очень высоко, почти над спускающимся вниз, обрывом. Пришлось осторожно сойти к воде и по большим валунам, вдоль реки долго обходить громадные скалы, уходящие вверх, в синее небо.
Валуны были в человеческий рост, идти по ним было тяжело. Приходилось прыгать, балансировать, хвататься руками за каменные выступы. Пройдя так несколько километров, я наконец вышел на тропу, идущую по краю леса, подступающего здесь почти к самой воде.
Солнце поднялось и растопило туман. Теплом повеяло сверху, от нагретых серых скал, то тут то там торчащих из склона. А ниже, сосновый, чистый лес с моховой подстилкой поверх корней, запахом хвои и кустами багульника, с проклюнувшимися уже бутончиками розово-фиолетовых цветочков на тонких веточках.

- А что там за горными вершинами? – спрашивал я сам себя. - Надо будет обязательно туда сходить, - ведь где-то там, за хребтом, берет начало одна из самых крупных рек России – Лена.
- Странно, но ее начало образовано природой, совсем рядом с громадным природным водохранилищем чистой пресной воды, в котором вместилась одна пятая всей пресной воды на земле. Это просто фантастика!

Я шел и рассуждал так про себя, когда вдруг, с озера раздался звук лодочного мотора, а вскоре появилась и сама лодка с людьми. Она шла вдоль берега навстречу мне и люди, вскоре заметили меня. Мотор сбавил обороты и лодка повернула к берегу.
Я помахал рукой. Лодка подошла к берегу метров на тридцать, но было мелко, и один из мужиков, в длинных резиновых сапогах, спрыгнул в воду и побрел ко мне. Я ждал. Достал рекомендательное письмо и свое ТВ-удостоверение.
Мужик, выйдя из воды, взобрался на метровый береговой обрыв и подошел ко мне. Представился: - Егерь заповедника Василий… (фамилию я сразу забыл).
Я показал документы, объяснил что иду в заповедник и имею рекомендательное письмо директора заповедника. Строгий тон Василия сменился на нормальный человеческий: - Вам тут немного осталось до базы, километров семь-восемь. Мы перегружены, поэтому взять вас не можем, но на обратном пути прихватим! – проговорил, переминаясь с ноги на ногу.
Я сказал, что пойду пешком. Василий, неловко повернулся, и прыгнув вниз зашел в воду, а подходя к лодке, начал что-то громко и неразборчиво объяснять сидящим в ней. Я не дослушал и зашагал по тропинке…

Действительно, через час, пройдя через лес, я вышел на галечный берег, поворачивающий далеко влево, и там, в глубине бухты увидел серые, дощатые крыши нескольких домов. «Пришел!? – с облегчением констатировал я, и присел отдохнуть. Надобно дождаться егерей» - подумал я, доставая из рюкзака спальник. Лег, завернувшись в него.
Солнце светило сквозь чистейший, прозрачный воздух. Байкал лежал у моих ног огромной глыбой холодного хрусталя, неподвижный, но живой, чуть дышащий глубинной прохладой…
Я заснул…

Проснувшись через час полежал, слушая необычную, почти вечную тишину, рассматривая противоположный берег Байкала, закрытого высокой синей тенью от заходящего солнца.
Потом поднялся и пошел в сторону метеостанции которая, наверное приютила и егерей. Кстати, судя по всему, место, где я дремал и было мысом Покойники…
… Метеостанция – несколько домов в глубине большого залива - стоит здесь уже давно. Это поселение было крайней точкой проникновения человека на север байкальского побережья после Онгурен.
С другой стороны озера находился Нижнеангарск, а во времена БАМа появился Северо-Байкальск, - город железнодорожников.
В десятках километров от Северо-Байкальска, находится полузаброшенное село Байкальское, а промежуток между Байкальском и метеостанцией, составляющий около двухсот километров, никем не заселен.
Тут и располагается страна чудес, в которой все возможно: от появления инопланетян, до следов стоянок древнего человека, и остатков городищ скифов, или предшествующих им племен.

В этом заключен парадокс - географический и исторический – в конце двадцатого века людей, живущих далеко от городов и поселков, становится все меньше.
Еще раньше, путешествуя по таежным дебрям, я часто находил места покинутых людьми поселений, а то и стены полуразрушенных домов, или отдельных изб. Есткственно вставал вопрос – куда и почему ушли люди из тайги?!
Эта тема отдельного рассказа, однако и по сейчас, сохранилась память о некогда существовавшей тесной связи жителей двух берегов Озера. Тогда роднились, брали невест с берега на берег, были знакомы лично почти все жители противолежащих деревень и поселков – зимой переезжая Байкал на лошадях, а летом гребями или под парусом.
Тема эта чрезвычайно интересная. Она кроме всего прочего показывает понижение уровня социализации, несмотря на возрастание технических возможностей…
Но я отвлекся…

Встретил меня метеоролог Гордеев, - здоровенный молодой мужик, увидевший меня в окно своего дома и вышедший на крыльцо. Он поздоровался, я представился. Мы немного поговорили о моем путешествии сюда. Потом Гордеев предложил мне располагаться по-хозяйски в маленькой избушке, стоящей поодаль от домов метеостанции и базы заповедника. Он показал мне где дрова, где топор-колун, сказал, что с вечера надо печь протопить, а то ночами бывает холодно.
Я вселился в темноватую избушку и вновь почувствовал себя одиноким.
Когда я рубил дрова, ко мне подошел новый человек. Это был начальник егерей Матюхин, среднего роста мужик с рыжей бородой и насмешливыми глазами на круглом русском лице. Я рассказал, как я добирался до метеостанции, сказал о фальшфейере, о медвежьих следах. Он качал головой, улыбался и когда я заговорил о следах, добавил:
- Да этого добра здесь хватает. Там – он показал рукой на безлесные поляны на склонах, темнеющего за предгорьями хребта, - иногда одновременно можно видеть по пять-шесть пасущихся медведей...

Он рассказал немного о себе: живет здесь с семьей - женой и маленьким сыном, что окончил пушной техникум в Иркутске, проработал до этого охотоведом в Забайкалье, в Читинской области, а здесь уже около года.
Я в свою очередь рассказал о себе: что прилетел из Ленинграда, что уже лет пять, работаю на иркутском ТВ внештатным автором, что по моему сценарию сняли фильм о глухарях, который очень часто показывали на всю страну…
Выслушав это, он проговорил: - Заходите вечером. Я вас познакомлю с ребятами егерями, с женой и сынишкой. Завтра у него день рождения, четыре года, и мы баню протопим, а потом пообедаем все вместе…
Я поблагодарил, сказал, что хочу в оставшееся время сходить в лес, осмотреться…
Разгрузив рюкзак, оставил все в домике и пошел в сторону горушки, торчащей чуть впереди высокого хребта, в верхней трети которого еще лежали поля белого снега, а на гребне виднелись толстые снежные сугробы.
Напомню, что когда я улетал из города, молодые березняки окружающие дачный поселок распускали зеленые листочки.
Здесь же, весна казалось только начиналась – деревья стояли голые и потому, березово-осиновые рощи просматривались насквозь. В окрестностях метеостанции весь лес был давно вырублен и заросли молоденьких лиственных насаждений чередовались с полянами.
За полчаса, поднявшись довольно высоко, я взобрался на небольшую, плоско вершинную скалу и огляделся. Зрелище было ошеломляющим. Воздух здесь был прозрачен, и абсолютно чист и потому, видно было все вперед и по сторонам на многие десятки километров.
Внизу, казалось совсем рядом, виднелись крыши метеостанции, дуга залива, а дальше, открывался огромный Байкал, раскинувшийся налево и направо на сотни километров. Где-то посредине озера из воды торчали спины Ушканьих островов, а дальше, виден другой берег, речные долины и баргузинский хребет, вершины которого, были укрыты глубокими снегами доходящими до самой воды.
Панорама величественная, почти космическая!

Мой взгляд охватывал расстояния в сотню с лишним километров. Я вглядывался в бинокль в эти безбрежные пространства, пытаясь увидеть там следы деятельности человека и не находил их. Видел только белые снега, да темнеющую, на громадных пространствах высоких склонов, тайгу.
Величие и масштабы увиденного подавляли меня. «Это ведь надо же, какая она огромная земля! Какой маленький человек, и его следы на этих просторах. Сколько зверей больших и маленьких живут на этих склонах, в этих долинах, падях и распадках».
Байкал, полосой студеной, хрустально-чистой воды разделял два берега, протянувшись на шестьсот с лишним километров с севера на юг. Ширина его здесь было километров сорок-пятьдесят, а глубина около полутора километров. «Если бы откачать всю воду, то на дне байкальской впадины я видел бы каждую морщинку, каждый камень!». Я потряс головой приходя в себя и отделываясь от своих фантазий…

Часов около восьми вечера, я пошел в гости, в егерский дом. Меня встретила улыбающаяся, приветливая жена Матюхина. Она весело смеялась на мои слова о том, что я не ожидал встретить здесь женщин, а тем более детей. - Ну что вы – говорила она. – Это ведь нормально. Это же не Северный полюс. Нас тут десять человек. Общество - и снова засмеялась. Она предложила мне чаю и я с удовольствием принял кружку из ее рук .
Егеря – а их было кроме Матюхина еще трое, - сидели чинно, чувствовали себя немного неловко, но вскоре мы разговорились и неловкость исчезла. Василий рассказал, что он пошел сюда после армии, и что всегда хотел поработать егерем. Второй егерь Николай - средних лет мужчина – сказал, что он сам из Косой Степи, совсем недалеко отсюда, что у него жена и двое детей, и что раньше он работал лесником. Третий егерь отмалчивался, но я узнал, что он с побережья Байкала, и что у него какие-то проблемы с молодой женой. Детей он не имел.

Матюхин рассказал мне вкратце о заповеднике. Их лесничество, которое называется «Берег Бурых Медведей» - только часть большой охраняемой территории, что создание заповедника, это попытка сохранить байкальскую природу в первозданном виде, что у них идет спор с бурятскими властями и местными жителями по поводу мест выпаса скота, и разрешения охоты на озере и в окрестных горах. Власти заповедника уже заставили переехать отсюда, из заповедника, знаменитого на весь Байкал «Бурмистра» или Бурмистрова, - легендарную личность.
Я вспомнил, что мне о Бурмистрове восторженно рассказывал мой знакомый геолог, который бывал здесь и был с ним знаком.
Были проблемы и с туристами, которые прилетая в Онгурены приходили сюда вдоль побережья, а потом, через Солнце — падь уходили на Лену. А там, спускались на плотах или на лодках до Качуга.
- Сейчас мы им дорогу перекрыли, делаем сторожевой пост в долине – Матюхин назвал речку, через которую я переходил на пути сюда. - Сегодня мы нашего человека туда переправили. Пусть поживет там, пока в палатке, а потом, летом мы там кордон построим… Работы очень много…

А я вспомнил грустные глаза Алексея-пастуха и подумал, что проблем тут тоже много, несмотря на такую удалённость от цивилизации!

Допив чай с вкусным голубичным вареньем, которое варила сама хозяйка из здешних ягод, я поблагодарил всех за встречу и пошел к себе в избушку, ночевать.
В домике было тепло и даже жарко, поэтому пришлось на минуту приоткрыть двери.
Холодный воздух низом проник внутрь, а я, зевая расстелил на нарах спальник, приготовился, и перед тем как лечь вышел на улицу. Огни в домах уже погасли, а в темноте и тишине наступившей ночи, видны были темные силуэты человеческих построек. Я загляделся на звездное небо, где посередине, хорошо была видна полоса звездных скоплений, протянувшаяся через небесный свод. Я знал, что это наша галактика «Млечный путь». Отыскав звездный Ковш, и отсчитав семь расстояний от края Ковша, нашел Полярную звезду и убедился в очередной раз, что Север находится на севере от меня.

«Все нормально – думал я. Жизнь продолжается. Люди живут везде. И здесь тоже. А проблемы и испорченные отношения между соседями, есть в любой точке мира. Где-то их больше, где-то меньше, но они есть. А у меня впереди столько интересных дел!
Я вернулся в зимовье, закрыл двери, дунул и погасил огонь в лампе-коптилке, влез в спальник, поворочался устраиваясь поудобнее, и вспоминая сегодняшний длинный день незаметно уснул, крепко и глубоко…
Проснулся я от детских голосов, доносящихся с улицы. В зимовье было темно, но когда я открыл дверь, то солнечный свет хлынул с улицы, почти ослепив меня. Увидев меня, двое мальчишек одного возраста остановились, настороженно наблюдая за мной. Я сказал: - Привет! - но они смущенно промолчали, не готовые к таким неформальным отношениям с взрослым, бородатым дядькой.
Я сходил на берег Байкала, увидел две лодки, стоящие далеко от воды, на деревянных полозьях, вошел в воду, помыл руки, лицо и шею и вытираясь, вернулся в дом. Дети сопровождали меня любопытными взглядами, и один из них, осмелев, спросил: - А вы дяденька здесь живете? – и показал на избушку. - Да я здесь живу – в тон ему ответил. – И буду еще жить несколько дней. А тебя как зовут? – спросил я. И он ответил: - Женька, а его… его зовут Юрка.
- А меня зовут дядя Володя – представился я. Оба мальчика нерешительно приблизились к домику.
- Заходите, заходите - пригласил я, но Женька отказался, опасливо глянув в сторону дома.
Я не закрывая двери, стал собирать в рюкзак продукты и снаряжение для сегодняшнего похода, и вскоре услышал крик жены Матюхина. - Женька домой! Завтракать…
Оба мальчишки разошлись по домам, а я вспомнил годовалого Сашку на дальней сейсмостанции, расположенной далеко от поселка, на БАМе где я работал более года. С ним, с Сашкой, я играл в доме, зимой, когда приходил туда на охоту и жил у Сашкиных родителей – операторов сейсмологов.
Там, как и здесь, стояла глухая тайга, а молодая семья жила и радовалась независимости.
Но об этой части моей жизни, я расскажу в другой книге!

…Я решил сходить в первый раз в окрестности, познакомиться со здешней тайгой. Перед уходом зашел предупредить жену Матюхина, что я ушел. Самого Матюхина уже не было. Он ушел к егерям, которые жили в зимовье, метрах в двухстах поодаль, за лиственничным леском.
Вчера, проходя мимо, я заметил, что на веревке, около дома висели полуметровые, распоротые повдоль рыбины, полу высохшие и серые от соли. Несколько штук почему-то были наполовину оборваны, а то и вовсе осталась висеть одна голова - как позже выяснилось это были хариусы пойманные в озере.
Жена Матюхина предложила мне такую же солёную рыбину и я взял, поблагодарив…
С Байкала веяло прохладой, хотя солнце висело над озером и отражалось в темных его водах широкой дорожкой, жидкого серебра. Светило, было за спиной, и я по привычке запомнил это, чтобы на обратном пути, в незнаком лесу, знать приблизительно хотя бы, в какой стороне света находится метеостанция, то есть «мой дом».

Идя немного в гору, я преодолел предгорья, обогнул горушку на которую взбирался вчера вечером и вышел к речке, торопливо скачущей по камням, то растекаясь широко по светло-серому галечнику, то собираясь в омуты, просвечиваемые солнечными лучами, до самого дна.
Смешанный лес, сменился кедрачом. Речная долина, поднималась зигзагами вверх, а на крутых склонах, то тут, то там, сквозь пушистую, зеленую хвою кедров, торчали серые скальные выступы. Высоко над головой, виднелись края обрывистых, крутых склонов, с толстой снежной каймой на самом верху. Там еще лежал снег.
На поворотах, река размыла берега и образовала широкие, галечные отмели.
Вглядевшись под ноги, я заметил широкую тропу, промятую среди круглых камешков и догадался, что это медвежья тропа, переходящая иногда по мелким местам с одного берега на другой.

«Ага! – насторожился я. - Вот тут и ходят бурые медведи на кормежку, вниз, на луговины, а потом возвращались места днёвок, вверх». - Или на-обо-рот – протянул я вслух и тихонько рассмеялся, внимательно вглядываясь в прибрежные заросли.
Тропа была торная, то есть часто хоженая и я решил повернуть назад. От греха. Место было глухое и лесная чаща очень близко подходила к речному руслу…
Мелкая галька на берегу не сохраняла чёткие отпечатки следов, и потому, я видел что проходили медведи, но какие они размерами, определить не мог: крупные или поменьше, медведицы одиноко гуляющие по тайге, или это медведица с медвежатами. А она, в это время, нападает на встречного человека без предупреждения!
Спустившись на километр-полтора вниз по берегу, я решил пообедать.
Остановился на берегу, под крутым склоном, спускающимся с другого берега речки. На нем, после зимней наледи, осталась громадная глыба, зеленовато-молочного льда, повисшая над рекой на стволе кедра, как на стержне.

Эта глыба обтаяла со всех сторон и получилось ледяное своеобразное эскимо, высотой метров в пять и толщиной в три-четыре метра. Любуясь на это чудо природы я развел костер, подвесил котелок с речной водой и увидев зеленую стрелку дикого чеснока на русловом обрыве, сорвал его, потом нашел второе, третье и попробовав на вкус, почувствовал чесночный запах. Чай закипел, я заварил его ароматной цейлонской заваркой, снял с огня, и устроившись поудобнее, принялся есть…
В лесу иногда бывают удивительные минуты покоя и самоудовлетворения, которые приходят, как награды, за тяжелый труд и испытания в таежных походах…

Светило яркое солнце. Чистый, пьянящий ароматами весенний воздух освежал легкие. Пахучий чай, зеленые стрелки дикого чеснока, солоноватый вкус нежного хариуса вкупе с сухарем возбуждали аппетит. И потом, я был свободен, здоров и весел.
Я достиг своей цели, добрался до легендарного места – мыса Покойники, и чувствовал себя здесь как дома. Согласитесь, что это немало. Даже присутствие в округе сильных и опасных хищников не пугало меня, а лишь подбадривало…
После обеда, закинув рюкзак за плечи продолжил путь, вниз по течению речки. Вскоре поток реки вывел меня из границ пади и в лесные просветы я вновь увидел Байкал.
Тут, речка собралась в один поток, набрала скорость и плотной тяжелой струей спрыгнула с гранитной, плоской глыбы преградившей ей дорогу и вспучиваясь пузырями, уже внизу, образовала омут под водопадом.
«Заметное место» – подумал я и посидел несколько времени на плоском гранитном валуне рядом, вслушиваясь в непрекращающийся шум падающей воды. Можно сказать, что я медитировал здесь, на время отдалившись от сиюминутности и суеты происходящего.
Я думал о вечности, о временах, когда вся эта красота только рождалась, устанавливалась…
«Святое место – размышлял я. - Тут хорошо сидеть часами, думая о жизни и о судьбе».
И как в воду глядел. Позже я узнал, что этот водопад и был «святым» местом для бурят, которые раньше, раз в год, приплывали сюда на лодках и устраивали здесь свой праздник. Буряты на севере Байкала, до недавнего времени были шаманистами.
Позже, сориентировавшись по солнцу, учтя, что солнце прошло определенный путь, я отправился в сторону озера, и вскоре вышел на берег. Немного пройдя вдоль берега, увидел в начале небольшое болотце, образованное когда-то поднявшейся и затопившей береговую впадину, штормовой водой, а неподалеку, на трех деревьях сколоченную из жердей засидку-скрадок для охотников.
Я догадался, что это природный солонец, а в скрадке прячутся или прятались – поправился я, охотники. Вспомнились рассказы байкальских охотников, которые говорили о десятках изюбрей, собирающихся на марянах ранней весной. В это же время, олени часто посещают солонцы, лижут соль и даже едят соленую землю.
С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату и я подумал, что мне пора на метеостанцию - там сегодня праздник…

На метеостанции было «многолюдно». Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе дома Матюхиных.
Раздевшись в предбаннике, я открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставлял отвернуться и инстинктивно затаить дыхание. Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам…
Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник, а я, еще несколько минут нещадно бил себя веником, задыхаясь в горячем аду, а потом, выскочив наружу, увидел, что Василий, выскочив из бани голышом, приседая, погружается с головой в байкальские волны.
Я тоже, прикрывшись полотенцем побежал в воду, осторожно ступая по камням вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение ледяной воды…

После освежающего купания, быстро помывшись мы оделись и вернулись в дом, где уже накрывали на стол, и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали.
Дети, радуясь празднику, пытались помогать матерям, но только путались под ногами.
Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял дальше к северу от метеостанции, километрах в двадцати. Бурмистр – как его здесь называли, был личностью легендарной.

…Появился он на Байкале лет тридцать назад, откуда-то с Украины – большой, сильный, уверенный и веселый. Он охотился и рыбачил, и всегда делал это удачно. Сколотив какой-то капитал, он привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала, далеко от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселился всей семьей.
Вскоре, его дом узнали все коренные байкальцы.
Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми. Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал шкуры овечьи и звериные, по каким-то новейшим технологиям. Он стал настоящим предпринимателем.

Но времена переменились, открыли заповедник, заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты. Удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым.
Слушая эти рассказы я подумал, что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним. «Такие люди – думал я – нынче очень редко встречаются. Обычно они либо попадают в тюрьму, либо их сживают со свету завистливые соседи».
Между тем, стол был накрыт, и нас всех пригласили к столу. Была на столе и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки и стали закусывать.
Матюхин вспомнил, как на их свадьбе с Леной – так звали жену, в Забайкальской тайге, в егерской избушке ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках.
- Зато потом, Лена ходила со мной в тайгу, и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом со мной, нарушитель стеснялся вести себя грубо. Матюхин засмеялся: - Когда появился Женька, все конечно изменилось. Я надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова, все вместе будем ходить по тайге…
Все смеялись.

Незаметно разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился: - Они хотят жить так, как они жили до заповедника. Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко. По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас, пользуясь тем, что нас мало они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец. Закон для всех закон…

Я был с ним не согласен. «Заповедник дело хорошее – думал я - но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем». Я так подумал, но молчал. Мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны.
Гордеев – метеоролог – рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда, еще без жены и сына.
- Мне кажется – говорил он задушевно, - что иметь семью – это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть. А много ли человеку надо?!
Он помолчал обводя взглядом присутствующих: - Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого чистого воздуха я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно…
Он вздохнул: - Через четыре года наши сыновья пойдут в школу, и надо будет что-то решать…
Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся.
- Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал в Англии, аристократы отдают детей своих в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности.
-Но мы не аристократы – вмешалась жена Гордеева, и все снова засмеялись.
За разговорами время шло незаметно. Когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье. Гордеевы ушли еще раньше. Я поблагодарил хозяев и тоже пошел к себе.
-Перед расставанием, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь, сказал, что там наверху, стоит автоматическая метеостанция - чтобы я не удивлялся.

Придя к себе, я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное…
Мне показалось, что Матюхин немного «тянет одеяло на себя».
«Ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили, но главное, их дело – скотоводство. И потом, я вспомнил как Матюхин ругал туристов и подумал, что туристы, в большинстве народу хороший и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться.
Следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов – это другое».
Незаметно я заснул и когда проснулся, то в домике было темно – дрова в печке прогорели. Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, поеживаясь вернулся в домик и залез в теплый спальник. Засыпая, я вспомнил засидку и солонец на берегу Байкала. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо, Их, здесь никто даже не пугает.

...Проснулся я рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В домах, наверное, еще спали. Я в первый раз увидел корову, которая паслась за домом Гордеева в огороженном пространстве. Когда я проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед.
Я направился в сторону Солнце-пади, по которой шла тропа на перевал. Войдя в устье пади, залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах, тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды и беззвучно падал с большой высоты, скрываясь среди стволов хвойных деревьев, на обрывистом склоне.
Воздух был так чист и прозрачен, поэтому очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих в вышине, заметных деревьев.
Чуть погодя, склон пади по которому шла тропа, начал подниматься вверх. Загрохотал справа, в каменистом русле ручей. По пути, я насчитал несколько пяти — шестиметровой высоты водопадов, с шумящей, сильной белопенной струей.
Еще выше, начался крупно-ствольный кедровый лес с деревьями в два обхвата. Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега. И на этом снегу, тут и там, виднелись громадные вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога!
Но так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание, на опасность встречи с весенним медведем.
Держась поближе к речному руслу, пройдя через лес, я снова вышел на голый склон. Ближе к вершине перевала, тропа пошла по обнаженным гранитным глыбам, с хрустящей под сапогами, корочкой мхов. Стало заметно холоднее. Появился кедровый стланик и карликовые березки, пробивающиеся сквозь каменные щели.
Я устал, захотел есть и решил пообедать. Подойдя к очередному водопаду, набрал воды, неподалеку развел костер из сухих веток стланика, и поставил кипятить воду. Пламя, почти без дыма, оранжевой занавесью поднималось вверх, лизало закопченный чайник, но тепла казалось, давало очень мало.
Однако, вода в котелке закипела быстро, я заварил чай и расположился обедать.
Съев рыбные консервы с маслом и сухарями, попив горячего чаю согрелся, полюбовался скачущим по крутой каменистой горке водным полноводным ручейком и отправился дальше…

Немного не доходя до перевали, тропинка вышла на голое место, обдуваемого ветерком.
Здесь, кроме ползучих мхов ничего не росло, а рядом, со склонов верха пади, ещё сползали глубокие снежники...
Взойдя на перевал, я долго стоял осматриваясь, но Байкала уже не было видно. Кругом лежали заснеженные вершины. Впереди располагалось плоскогорье, поросшие чахлыми деревцами лиственниц.
Достаточно далеко впереди, на северной стороне хребта, я увидел большой речной поток, по цвету напоминающий холодный свинец. «Это Лена! – понял я. - И она здесь уже широкая».
Над рекой, на дальнем берегу поднимался холм лишенный растительности, и укрытый метровым слоем белого снега.
Я поднялся на километровую высоту над озером и здесь, был уже типичный пейзаж приполярной тайги: мох, карликовые деревца, холодно…
Жить здесь было бы очень неудобно. Тут еще только самое начало весны, а внизу, на берегу озера, теплее градусов на десять и совсем другая природа.
Пройдя по заснеженной тропе, вдруг увидел столбы метеостанции, огороженную металлической проволочной сеткой – оградой.
«Это от диких зверей – подумал я. - А может от туристов». Тропа, обогнув метеопункт терялась в зарослях стланника. Под ногами, похрустывал мокрый, недавно выпавший снег, который укрыл все следы, припорошил мох и конечно тропу.
Я глянул на солнце прикинул время и подумал, что могу заблудиться в незнакомом месте, и тогда придется ночевать здесь. Конечно, хотелось помыть лицо в вершинной Лене, в самом ее истоке, но я решил не рисковать и отложить дальнейшее знакомство с Леной до следующего раза.
«Ничего – подбадривал я сам себя. - Я ее видел и это главное. А знакомство с истоками – это дело не одного дня».

Я стал осторожно спускаться по своим следам - вниз идти было легче да и заметно быстрее. Вскоре, пересек кедровый лес посредине подъема, потом миновал ворота Солнце – пади, со скалистыми кряжами с двух сторон и попал в предгорный лес, с лесной дорогой, петляющей среди неровностей спуска к берегу озера.
В один момент, слева в чаще которую дорога огибала стороной, я услышал медвежий рык, рявканье…
После этого стал идти осторожнее, тщательно вглядываясь в заросли, но медведя не увидел…
Времени оставалось еще достаточно, и я решил немного пройти по лесной дороге, вглубь тайги.
Заросший смешанным лесом холм, плавно спускался к озеру, продольными волнами, похожими на заросшие овраги с пологими склонами.
Спустившись на дно такой «волны» - я видел только верх гребня и когда поднимался, то видел и дно и противоположный борт.
Вот так поднимаясь из низины вверх, я вдруг увидел, что впереди из-за гребня появились движущиеся лошадиные головы с серыми длинными гривами и хвостами.
Я застыл неподвижно и лошади, а среди них были и два жеребенка, с крупную собаку величиной, подошли очень близко.
Но стоило мне пошевелиться, как лошади резво развернувшись, с топотом, быстро ускакали в лес, почти мгновенно скрылись из глаз в чаще.

«О-го-го – думал я. - Ведь это мустанги – дикие лошади. Они когда-то и где-то отбились от людей и одичали, стали жить в тайге, как жили их далекие предки. Нечто подобное я видел в Крыму, путешествуя по яйле. Там я видел настоящего красного мустанга с черной гривой и с черным же длинным хвостом до земли! Это был настоящий «Красный конь» художника Петрова-Водкина».
«А все-таки это красиво – рассуждал я, повернувшись и уже шагая в сторону метеостанции. - Эти дикие лошади живут табуном. Они уже боятся людей, как наверное боятся и медведей. Для них медведи в здешних местах - главные враги. Если, конечно здесь нет волков...»

…Придя на метеостанцию засветло, сходил к егерям в избушку, увидел оцинкованную ванну полную только, что пойманной рыбы – крупных хариусов-черноспинников. Егеря пожаловались, что рыба – эта главная пища здесь. Кругом полно зверя, но стрелять не разрешают.
- Если бы не рыба, хоть с голоду подыхай – невесело вздохнул старший по возрасту егерь. «Ого! – подумал я.- А Матюхин поддерживает здесь дисциплину».
Эту ночь я спал, как убитый - после похода на перевал сильно устал...
Назавтра утром, я поговорил с Матюхиным о том, как мне выбираться в Онгурены. Он сказал, что может быть завтра, а может быть послезавтра, они поплывут на лодке в Онгурены по делам и подбросят меня.
Однако, меня тревожило то, что мне надо было вылетать в Ленинград из Иркутска через четыре дня. Если я не уйду завтра пешком, то мне надо будет ждать лодку. Если же Матюхин не поплывет в Онгурены, я опаздываю на самолет в Питер...

Матюхин и «команда» в этот день, садили картошку, на плохо вспаханном поле, за метеостанцией. Когда я, после беспокойных размышлений все-таки решил остаться и ждать лодку, то ненадолго собрался в лес.
Я проходил мимо работающих егерей, когда Матюхин подозвал меня и показывая в сторону склонов сказал: - Там, на маряне медведи…
Я долго всматривался в коричневые, едва заметные точки на горном лугу, когда Матюхин подозвал Женьку и попросил его принести двадцатикратный бинокль.
Когда я, подкрутив фокусировку глянул через окуляры бинокля, то хорошо увидел медведицу и годовалого медвежонка, копающего что-то в земле, на травянистой луговине.
Вдруг медведица забеспокоилась, задвигалась и бросилась по направлению к кустам, окружающим поляну. Переведя взгляд, я заметил там в кустах третьего медведя. Его напугал злой выпад медведицы, и он стал убегать под гору, а потом видя, что медведица остановилась, продолжил свой путь к следующей поляне.

- Мы их там, на марянах, часто видим, сразу по несколько штук - подтвердил Матюхин. Он сам посмотрел в бинокль и добавил: - Да! Хорошо видать!
Работники устроили перекур, а Матюхин стал мне рассказывать: - Чуть раньше, в начале мая, когда лед на Байкале разойдется, буряты начинают добывать на ледяных полях нерпу. Они подплывают, подкрадываются к льдинам на лодках и стреляют, часто только подранив нерпу. Она какое-то время плавает, а потом, погибшую ее пригоняет ветром к суше и волнами выбрасывает на берег. Медведи в это время, спускаются с гор и ночами ходят вдоль берега, а найдя мертвую нерпу, гужуются всю ночь…
Иногда, от мертвойй нерпы, к утру только обрывки шкуры, да пятно жира на гальке остается…

Матюхин помолчал, посмотрел в даль. Он в душе был охотником, а вместо того, чтобы добывать зверя, садил картошку и охранял этого зверя от выстрелов. Думаю, что это в конце концов становится невыносимо!
Размышляя над этим, я не торопясь пошел в северную сторону берега, по торной тропе туда, где раньше жил Бурмистров. Часа через два я вышел на широкую поляну, посреди которой стоял большой дом. Часть крыши уже прохудилась и была видна большая дыра. Окна были выбиты и осколки стекла захрустели под ногами когда я обходил дом вокруг. За домом был большой огород и небольшая полянка покрытая травкой, где стоял длинный деревянный стол, за которым иногда обедала вся семья, а может быть и гости.
…Мне стало грустно. Здесь жили люди: любили, работали, рожали и растили детей, принимали гостей. Темными вечерами, нарушая тишину пустынного берега, стучал мотор генератора и в окнах горел электрический свет...
Сейчас все это в прошлом. Берег вечерами пуст и молчалив. Под ветром, печально дребезжат стеклом разбитые окна бывшего жилого и весёлого дома…
К вечеру я вернулся на базу. К тому времени подул сильный ветер и на берег, из озерных просторов побежали крутогривые, полутораметровые волны, с гулом обрушиваясь на галечный берег.
Я пораньше протопил печь у себя в избушке, поужинал и лег спать. Настроение почему-то испортилось…
Утром я проснулся от солнечного света, проникающего в маленькое окошко домика. Сходил к озеру помылся, и когда проходил мимо Матюхинского домика, он сам вышел на крыльцо, и сказал: - Через час двинем в Онгурены, собирайтесь…
Я обрадовался, потому что немного устал от одиночества, здесь среди людей занятых своим делом, а у меня такого дела не было. Я, конечно, делал записи всего того, что видел и слышал, но я был один и может быть мешал обыденной жизни этих людей.
Иначе говоря, я был здесь посторонним и потом, я был не новичок в тайге и меня трудно было чем-то удивить. Может быть поэтому, видя, что я человек самостоятельный, независимый, меня никто не опекал. Тут, у всех были какие-то работы, заботы…
Я до последнего не верил, что мы поплывем. Даже когда лодку по полозьям скатили на воду, даже когда я со своим рюкзаком сел в лодку, даже когда я услышал, что мотор завелся и лодка, сделав плавную дугу, стала удаляться от домов…

Все оставшиеся махали руками. Я тоже махал, хотя уже рвался всей силой желания назад, в Онгурены, на Ан-2 и обратно в город…
С воды, открывалась великолепная панорама гор. Лодка, словно плоский камень брошенный твердой рукой, скользила по тихой, холодной, прозрачной воде. Я не видел дна, но понимал, что глубина под нами - это сотни метров и что под водой, тоже «горы», которые наверху, поднимались перед нами круто вверх, а в воде могли так же круто уходить вниз!
Прошли устья горных речек, через которые я переходил по берегу. Проплыла мимо большая поляна, посреди которой, вдоль, протянулась длинная, разрушенная временем стена или изгородь из валунов, которые издалека смотрелись как песчинки…
Чуть погодя, пристали к берегу и пошли к палатке, которую установили здесь в день моего прихода на мыс Покойники - когда я проходил здесь, ее еще не было.
В ней жил еще один егерь, с которым я тоже познакомился. Матюхин о чем-то поговорил с этим человеком и мы снова поплыли, теперь уже в Онгурены…
Часа за три-четыре, на быстрой лодке преодолели много километров и после полудня, пришвартовались на краю Онгурен…
Я попрощался с егерями, пожал руку Матюхину и пошел в начале в правление колхоза, на встречу с председателем.
Не доходя до правления, я встретил Витю на мотоцикле, он не заглушая мотор, поприветствовал меня, подтвердил, что я могу ночевать в лесхозе, в конторе, сообщил что он спешит - в бригаде у Алексея, где-то на склоне холма медведь, поймал и задрал колхозного телка и он едет собирать охотников для подкарауливания медведя, которого надо убить…
Закончив рассказывать, он вскочил в седло мотоцикла, мотор взревел и Витя быстро укатил.
В правлении я застал председателя, который молча повертел перед глазами мое удостоверение и стал рассказывать, что дела в колхозе идут неважно, что пастбищ стало меньше, и если раньше можно было до декабря кормить скот на вольных пастбищах в устьях рек, то теперь там заповедник и приходится на зиму готовить вдвое больше сена.
- Люди уезжают в Бурятию - говорил он. - Здесь даже охоту запретили. Люди не хотят так жить. А природу мы и сами могли бы охранять. Если бы тайга и земля были наши, то кто бы тогда уничтожал зверей и лес. Мы сами себе не враги – закончил председатель.
Я записывал его монолог, но сам ничего не говорил…

Напоследок, я спросил адрес Бурмистрова, и председатель объяснил мне, где его дом.
- Но Бурмистрова сейчас нет – пояснил он. - Бурмистр, где-то язву лечит. А дочка дома, зайдите – и на прощанье пожал мне руку.
Встретила меня дочь Бурмистрова. Когда, я показал удостоверение она усадила меня за стол, показала фотографии, и даже подарила несколько. На одной, вся семья сидела за столом в палисаднике; Бурмистров, дети, жена, какие-то гости и рядом лежали крупные белые лайки. На другой, сама дочь с молодым человеком в штормовке с ружьем за плечами, на фоне горного кряжа…

После я пошел в лесхоз, в контору, нашел ключ висящий на гвоздике, под крышей. В конторе было еще тепло и печь была горячей. Я подбросил на уголья несколько поленьев, сварил картошки, которую взял из ящика под кухонным столом, как и объяснил мне Витя.
Поужинал, немного почитал старый журнал, который нашел на маленькой книжной полке в углу. Потом, дождавшись когда прогорят дрова, закрыл печную трубу и лег спать. Кругом все так же было пусто и одиноко...

Утром, пораньше я ушел на аэродром, закрыв дом и ключ повесил на обычное место.
В домике аэропорта еще никого не было, и сев на рюкзак около дверей, стал ждать. «А вдруг все билеты проданы, а мне надо улететь отсюда обязательно, потому что скоро мне улетать в Ленинград» – беспокоился я, но виду не подавал.
Самолет по расписанию улетал из Онгурён в двенадцать дня. Женщина-кассир пришла в десять часов…
К тому времени у дверей скопилась очередь. Небольшая, но все-таки - Ан-2 – самолет маленький.
Кассир недружелюбно глянула на меня, и сказала, что в начале она будет продавать билеты местным жителям. Я возмутился, стал показывать свое удостоверение, говорить, что пойду жаловаться председателю. Наконец, кассир, сердито ворча выписала мне билет, и я с облегчением отошел от домика и под прохладным солнцем прилег на травку.

В половине двенадцатого, точно по расписанию, где-то далеко я услышал шум мотора, а потом разглядел и сам самолетик. Потом Ан-2 сделал вираж, снизился, и коснувшись земли резко заскакал по полю.
Из самолета вышло несколько пассажиров и летчики. Они о чем-то поговорили с кассиром и пригласили всех на посадку. Когда все разместились на своих местах, оказалось, что два сиденья были пусты. «Мог бы так не нервничать» – подумал я о себе и приготовился к полету.

…Самолет, снова загремел двигателями, тронулся, ускорил бег по взлётной полосе и наконец взлетев, сделал правый поворот над крышами посёлка и выровнявшись, стал набирать высоту.
Солнце светило жарко, небо было голубое, прогревшийся воздух поднимался от земли неравномерно. Мы несколько раз «падали» в воздушные ямы, некоторые женщины взяли бумажные пакеты: их начало тошнить.
Я сидел сцепив зубы, играя желваками и терпел, хотя в каждое такое падение, сознание было атаковано инстинктивным страхом потери силы притяжения. Организм бил тревогу и неведомая опасность, непроизвольно заставляля сжиматься все мышцы тела.
Каждая такая воздушная яма, следовала после того, как Ан-2 словно наткнувшись на мягкую, неподатливую стену воздуха, взбирался, поднимался вверх, при этом оставаясь параллельно земле, а потом вдруг встречный напор исчезал и самолет некоторое время «падал», ни за что не держась…

Ближе к городу самолет успокоился и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками, визирками. Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень ближних к городу. Слева хорошо было видно водохранилище…
Наконец, мы благополучно приземлились и я с облегчением вздохнул. Все удачно закончилось - я не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы и молчаливо - громадный Байкал, познакомился со многими людьми и самое главное, живой и невредимый вернулся назад.

Я ехал в рейсовом автобусе, щупал загоревшее лицо и думал, почему люди смотрят на меня так внимательно? Сойдя с автобуса, быстро дошел до дачи, скинул рюкзак и случайно глянул на себя в зеркало. Лицо было темным от загара, а кожа на носу и щеках начала шелушиться - байкальское солнце такое яркое, а воздух так чист, что я загорел как кинематографический герой из американского боевика.
…Пока готовил еду, пока ел, солнце спустилось к горизонту, затем сумерки и тишина опустились на залив, на дачный поселок...
Я сел на крыльцо, слушал звонкие птичьи трели в болотце, в конце залива и вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы изрезанные ущельями и каменистыми долинами, с пенными, бегучими потоками речек и ручьев.
Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни что-то новое, интересное и грустное одновременно!

Еще, я представлял себе пустынную бурятскую деревню Онгурены.
Витя, наверное, сел в засаду на медведя у полусъеденной телушки, а на мысе Покойники, жена Матюхина растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно в ожидании мужа, который по неизвестным причинам задерживался...
Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо над темно-синей, почти черной водой. Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула…

Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и включив свет, который проявил темноту за порогом. Оглянувшись, я ничего уже кроме ночи не увидел и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок в скобу.

Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город и пройдет еще время, пока инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет во мне…


Январь 2003 года. Лондон

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal