Последний архиепископ

Глава 29
Отец Жозеф Теофил Теодорович вернулся во Львов ближе к осени. Он побывал на Святой земле, оттуда поехал в Египет, где воочию мог лицезреть великие Пирамиды и Сфинкса, он общался с представителями коптской епархии, которые делегацией водили его по древним - одними из первых раннехристианским монастырям, поднимались на гору Синай, где Господь говорил с Моисеем, молились в монастыре святой Екатерины, а позже, посетив до этого Бейрут, где проживало немало армян из числа ливанской епархии, архиепископ, полный очарованных чувств, вернулся домой.
Не успел Жозеф переступить порог родных чертог, как его встретили мать и Михал - один, без жены и детей. Архиепископ силился улыбнуться столь неожиданной. но приятной встречи, но его радость в миг как рукой сняло, стоило лишь приглядеться: брат в черном костюме и темной рубашке, а мать в длинном черном платье, а голову ее покрывал тонкий, непрозрачный плат - тоже черного цвета. Тревожное молчание нависло над их головами, что-то странное-непоправимое, гнетущее сжало его сердце. Отец Жозеф силился растянуть это молчание, как бы отдаляя от себя некий крах, но и ждать более не мог, ибо тогда сошел бы с ума. В замирающем, словно во сне, пространстве произнес чужим, не своим голосом:
- Я...вернулся.
- Мечислав умер, - проговорил Михал, во взгляде его таилась сокрытая до сей поры злость.
- Как... умер? - воскликнул архиепископ, все еще не веря услышанному - как будто речь шла не о его брате, не о его семье и вообще все то, что ныне окружало - это сон, всего лишь страшный сон, стоит только пробудиться и весь кошмар, поселившийся в груди, рассеется как туман. Но вопреки чудесному превращению из мира грез в привычный, открытый, он расслышал строгий голос Гертруды, пытавшейся изо всех сил сдержать громкие рыдания:
- Мечислав-Давид умер месяц назад от неизлечимой болезни в больничной палате. Умирая, он ждал тебя, жаждал хотя бы еще раз увидеть твое лицо.
Что-то внутри дернулось, оторвалось, к горлу подступил комок рыданий. Ни на кого более не глядя, Жозеф чуть ли ни бегом пересек длинный холл, вбежал по ступеням на второй этаж и закрылся в своей комнате. Никогда еще спальня не казалась ему столь большой, холодной и страшно одинокой, последние слова матери до сих пор звучали в голове и были направлены против него сотнями стрел. Младшего брата не вернуть, а ведь еще находясь в Иерусалиме, ему так хотелось встретиться с ним. Вечерняя мгла окутала опочивальню темно-серой пеленой, на камине, стенах отчетливо отпечатались ветви деревьев, но архиепископ продолжал все также стоять посреди комнаты в полной темноте, даже свечей не зажигал.

Последующие дни святой отец проводил вне дома, возвращаясь в родные стены лишь за полночь. В кабинете закрывался после ужина, повелев Франциску Комусевичу никого не впускать, а сам тем временем окунался с головой в долгожданную работу над книгой, ради которой покинул родные края. Лишь однажды Жозеф бросил все и поехал в Станиславов к могиле брата - рядом с похороненной много лет назад Катажиной. Он долго плакал над земляной насыпью, на которую были возложены цветы. В молитве своей, вырывающейся из самого сердца, из самой души, архиепископ молил о прощении Мечислава, что не был, не смог находиться подле брата в последние минуты его жизни.
Единственной опорой и поддержкой оставалась Гертруда. Мать наперед, каким-то своим тайным чувством осознавала тяжкое бремя сына, все ее существо стремилось к нему, мягкие старческие ладони матери возлагались на поникшую голову Жозефа, и как в детстве, стремясь защитить его от зла внешнего мира, Гертруда прижимала сына к своей груди, ободряла ласковым нежным голосом. Само присутствие матери, ее любовь и всеобъемлющая привязанность придавали святому отцу силы, в тихой ее комнате, окутанной покоем и молчанием, он находил то, что давно искал; в тот миг забывалось все на свете и мысленно он возвращался в Иерусалим, где был так счастлив.
- Мама, - полушепотом молвил он и тут же затих.
Гертруда обняла сына и он почувствовал через ворох одеяний, сквозь ее и свою кожу невидимую нить. связывающую их обоих с самого его рождения.
- Мама, - вторил Жозеф и чуть отстранился от нее, дабы взглянуть в эти знакомые, родные черты, - у меня есть подарок для тебя, я знаю - тебе понравится.
Он открыл маленькую лакированную коробочку. оттуда достал бархатный мешочек, перетянутый шнурком, и высыпал осторожно на ладонь Гертруды сероватую горсть земли.
- Матушка, прими этот дар, сохрани его у себя на век, ибо эта земля из Гефсиманского сада - того самого, где Господь был предан Иудой в руки солдат, и землица эта до сих пор хранит память тех событий, что изменили историю человечества навсегда.
Гертруда сжала землю в кулаке так крепко, словно боялась высыпать-растерять ее. Ее рука вздрогнула и приложилась к сердцу, вслух она произнесла:
- Как мне отблагодарить тебя, мой любимый мальчик? Ибо это самый дорогой душе моей подарок, ради которого стоило ждать и терпеть все прожитые годы. Отныне я осознаю, что не зря живу на этом свете.
- Не говори так, прошу. Ты нужна мне всегда, в беседах с тобой я черпаю силы и вдохновения на новые подвиги. Паства моя растет, уже не десятки, а сотни армян из дальних стран стекаются сюда, все они ждут моей поддержки и помощи, а мне приходится их обустраивать, искать для них работу, ибо они вверяют в мои руки свои судьбы, я не смею обманывать их доверие.
Мать пристально взглянула в его глаза, она не увидела в них ни робости, ни страха, ни растерянности, лишь огонь веры и жажда двигаться вперед, минуя всякие преграды, к поставленной цели. Она больше, чем кто-либо, знала его взрывной, непоседливый характер, ту отвагу и упертость, с которыми он гордо шагал по жизни, и все же в глубине мыслей и пламенных речей лишь для материнского взора мелькала та ясная, тихая мольба о поддержки и помощи, в которых сын нуждался, сам того не ведая. Нежным касанием Гертруда провела по его чуть полноватым щекам, заговорила совсем о другом, желая больше узнать о сокровенном:
- Скажи, Овсеп, коль ты был в Иерусалиме, что чувствовал тогда, ступая по Святой земле? Что переполняло твою душу?
- Я не могу объяснить словами, ибо это выше простой человеческой природы. Мои стопы шли по улицам, по которым гулял Господь наш, я ощущал присутствие всем телом, каждой клеточкой чего-то неизведанно-небесного, какого-то света, словно в тот миг открылись врата Рая, и время изменило свой ход, будто остановившись в вечности. Я жил в Иерусалиме целый месяц, а кажется, что пробыл там один день. Мне удалось, мама, отыскать тайные летописи о Нем, понимаешь?
- Ты нашел, что искал последние годы?
- Да, матушка; я переписал, что-то запомнил. И теперь весь мир узнает правду! Да, весь мир. Я работаю над книгой о жизни Иисуса Христа. Это великое чудо! Он Сам провел меня тропой, открыл двери тайного убежища и отныне душа моя пребывает как бы меж двух миров; мне удалось узнать многое, может, слишком много, ибо иной раз у меня кружится голова и я не в силах совладать с чувствами, что окутывают меня.
- Ты слишком горяч. Остановись, не спеши. Ты взял великую ответственность - написать о Господе нашем - это великий дар, но и великая ответственность. Не забывай, что ты дашь этому миру.
Отец Жозеф понял ее и оттого еще сильнее его потянуло к матери. Гертруда прижала его к себе и так замерла, посмотрев на стену, на которой висела большая икона Божьей Матери с младенцем-Иисусом на руках, привезенная архиепископом из Кракова. И стало Гертруде отчего-то тревожно за Жозефа, она не хотела отпускать его, боялась потерять, как недавно потеряла Мечислава-Давида.