Святость над пропастью

XXI глава
По мрачным коридорам, где то загорались, то тухли лампочки, освещая тусклым бледным светом еще более унылые серые стены, впитавшие много терзаний и ставшие свидетелями людской жестокости и пролитой крови, штаба НКВД разнеслись пустым глухим эхом топот нескольких пар ног: впереди шагал старший офицер - среднего роста, широкоплечий, смуглый, за ним чуть отстав шли двое офицеров рангом ниже, а между ними, спотыкаясь, семенил неизвестный человек в длинной черной одежде, на голову ему был накинут мешок, а руки туго стянуты за спиной - никто, кроме офицеров, не догадывался, кем являлся сий подозреваемый. У каждого поворота-разворота неизвестный - высокий, статный, оступался, то толчок в спину заставлял его подниматься и следовать дальше: куда, зачем?
Путь их оборвался у одной из дальних дверей, старший офицер поднажал и дверь поддалась, со скрипом отворилась.
- Вводите скорее! - старший офицер отдал приказ, глаза его отчего-то загорелись злобной радостью.
Подозреваемого бесцеремонно втолкнули на середину комнаты, усадили на стул. Когда дверь наглухо закрылась, с него сдернули мешок - обвиняемый оказался отец Казимеж - племянник Дионисия Каетановича. Старший офицер вперил в него грозное лицо, процедил сквозь зубы:
- Ну, и теперь отказываешься отвечать?
- Я же вам все сказал: мне ничего не ведано, я ни о чем не знаю.
- Яков, - обратился офицер к своему подчиненному, - обвиняемый отказывается от правды, приступай: нужно ему как следует развязать язык.
Довольный оказанной честью, Яков со товарищем взяли Казимежа под локти, подвели к веревке, висящей сверху, вдели в нее связанные руки Казимежа и, убедившись, что узел достаточно крепок, приподняли пытаемого над полом так, чтобы ноги не касались его поверхности. Казимеж охнул, нестерпимая боль в плечевых суставах и запястьях жаром обдала все тело, на миг дыхание перекрылось, а лицо превратилось в белую-бледную маску. Раздался хруст в области плеч, Казимеж застонал, неистово сомкнув губы, он хотел закричать, но не мог издать ни звука.
Старший офицер закурил сигарету, спокойным шагом подошел к скривившемуся в муках обвиняемому, заглянул ему в лицо, остро впились узкие татарские глазки в большие византийские глаза армянского духовника, но ни жалости, ни простого человеческого сочувствия не возможно было в них прочитать.
-Ну, - офицер хрипло усмехнулся и выдохнул на Казимежа табачный дым, - приятно теперь? Или продолжить сеанс лечебного массажа?
Казимеж хотел что-то сказать, но вместо слов изо рта вырвался хриплый стон, а по бескровным губам на пол закапала густая слюна, лицо и шея покрылись холодным потом, в области висков разом вздулись синеватые вены. Старший офицер зло выругался, злясь больше на своих подчиненных, нежели на упрямого обвиняемого, приказал, чуть ли не срываясь на крик:
- Поддайте жару, хлопцы, веселиться так веселиться!
Младшие офицеры, желая задобрить начальника ради своего будущего, подняли арестованного почти под потолок, Казимеж замычал, до крови закусил нижнюю губу, по указке один из офицеров ослабил натянутую веревку и несчастный резко опустился вниз, весь этаж оглушил дикий, пронзительный крик.
Старший офицер приподнял голову Казимежа за волосы, остро просверлил взором побелевшее в муках лицо, поинтересовался:
- А теперь, поп, ответишь на вопрос: зачем с дядей своим подбивали армян к восстанию?
- Бог тебе судья, - только и мог что проговорить святой отец, не понимая даже, о чем говорил и что имел ввиду офицер, если с Дионисием он попал сюда по ложному доносу, без вины виноватый.
- Твоего Бога нет! - закричал тот ему в лицо. - Сейчас я вместо Него и только я решаю: жить тебе или же сдохнуть.
- Я ничего не делал противозаконного, прошу, поверьте мне.
- Не делал - как же. Ты не лучше своих родственников: дяди, который отправился в далекое путешествие на Север греть старые кости, братец Мечислав, сгинувший где-то за Уральским хребтом или же другой счастливый брат Каетан, - он приметил, как дернулся всем телом Казимеж и, позабавившись его негодованием, продолжил, - да, именно брат Каетан Ромашкан: хорошо, скажу тебе, он горел, облитый керосином - как свечка - раз и нет, правда, покричал какое-то время, но не без этого, зато потешил нас в жестокий период войны.
Трое офицеров рассмеялись, наиграно потешаясь над злоключениями семьи Ромашкан: то был специально продуманный ход - причинить не только телесную, но и душевную боль.
- Каетан сгорел здесь, в этом самом углу, - старший офицер указал в угол неподалеку от двери: ныне на том месте стояло ведро для мусора.
Казимеж не хотел, но против воли глянул туда, куда указывал его мучитель: по щекам крупными каплями потекли слезы и перед его мысленным взором предстал Каетан, каким запомнился на всю жизнь в счастливое время: молодой, веселый, красивый, и не желалось даже представлять, в каких мучениях от умирал.
Старший офицер скривил скуластое, с азиатскими корнями лицо, ожидал, что святой отец выдаст как на духу "правду", сознается во всем - даже том, что не совершал, возьмет на себя вину просто - за своего дядю, погибших братьев, за то, что верит во Христа, но Казимеж безмолвствовал - и это-то раздражало сотрудников НКВД, вызывало агрессию - сначала тайную, со временем явную: не поддается ксендз, держится, силен оказался не только телом, но и духом, но, с иной стороны, с такими много интереснее проводить допросы - сколько всего с древнейших времен припасено пыток, более действительных, более практичных.
Усевшись с наигранной усталостью напротив обвиняемого, старший офицер закурил вторую сигарету - интересная у него должность, сказал младшим офицерам:
- Яков, Богдан, церковник до сих пор играет с нами в молчанку, а время идет, никого не ждет, скоро наш рабочий день завершится. Предлагаю для пущей говорливости пощекотать молчанку пятки, авось, и поведает нам чего интересного. Что на это скажите?
- Всегда готовы! - воодушевленно воскликнули те двое в один голос.
- Приступайте.
Яков подошел к обессиленному болью Казимежу, снял с его ног ботинки и носки, Богдан с улыбкой поднес к стопам металлический прут, легонько коснулся пяток.
- Не больно? Не больно, я спрашиваю?! - прокричал дважды вопрос старший офицер.
Казимеж отрицательно мотнул головой, его лицо исказила гримаса ненависти, боли и страха, но он ни звука не издал на потеху безбожным мучителям.
Тем временем Богдан поднес другой прут - потоньше первого, однако раскаленного до красна на огне, осторожно склонившись, дабы самому не обжечься, он приложил горячий конец прута к голым стопам Казимежа, в миг раздался душераздирающий отчаянный крик, Казимеж задергался и тут же новая волна боли - в предплечье накрыла его целиком.
- И так не больно? - голос офицера стал злее, резче.
Богдан второй раз приложил - между пальцами, святой отец завопил сильнее.
- И даже сейчас не желаешь ни в чем признаться?
Третий раз горячий прут прошелся по пяткам, оставляя след обожженной человеческой кожи.
- Хватит, прекратите, прошу вас! - воскликнул Казимеж, ясно понимая, что не в силах снести мучений; поначалу казалось - достаточно претерпеть телесные муки и умереть, расставшись с бренным телом, но когда двойная боль сковала его, сознание о величии будущего рая отступило, зато включился инстинкт самосохранения и он выдал, растягивая слова. - Я все скажу, это моя вина, я преступил закон...
Старший офицер дал знак Богдану и Якову прекратить пытки, с довольной, ставшей добродушной улыбкой приблизился к святому отцу, похлопал его по плечу со словами:
- Вот и молодец, умный парень, а я-то думал, ты немой.
Они усадили бледного, изможденного Казимежа на стул, крепко привязав, дабы он ненароком не убежал, и оставили его одного. Через немного времени они вернулись, неся с собой что-то. Как оказалось, то было обнаженное изувеченное тело молодой женщины; оставив мертвые останки у ног святого отца - устрашения ради, они со смехом, что, мол нужно ехать домой к семье и родным, ушли, хлопнув дверью. Со страдальческим лицом, трясясь всем телом, Казимеж невольно приковался взором к мертвой женщине: щеки ее все в побоях, ноги и руки порезаны, а на грудях вместо сосцов темнели темно-красные углубления - человеческое мясо, из ее посиневшего рта чернела в тусклом, мигающем свете струйка запекшейся крови; все происходящее сейчас казалось не реальностью, а страшным сном.
Невольный ужас при взоре на покойницу овладел Казимежем, он машинально дернулся на стуле, позабыв, что связан - по крайней мере, до утра. Силы были на исходе, волна боли - острая, режущая, обожгла его нутро, и он только теперь осознал, в каком безвыходном положении находится и что нелепым признанием своим подставил под удар не только себя, но и всех родных, близких. Невольно вспомнилась стареющая мать, чудом пережившая гибель старших сыновей, встал в памяти дядя Дионисий Каетанович, который всю жизнь являлся для него не просто родственником, он был для него вторым отцом, всем, который в трудные мгновения оказывался рядом. Глаза Казимежа метнулись в угол - тот самый злополучный угол - там пять лет назад заживо сгорел Каетан, а сейчас стоит ведро - мусорное ведро, плевок на жизнь и гибель невинного человека. От тоски по родным, от жалости к самому себе, от мучений и боли Казимеж не выдержал наполнявших его тяжелых чувств, тихо заплакал в ночной пелене, не замечая даже, что обмочился, а тонкая струя стекала по ногам прямо на пол.