Под черным крылом Горюна. Часть 2. Главы 29-30

29
Декабрь подходил к концу. Поутихли вооруженные выступления пролетариата, принявшие вид настоящего побоища в Москве. Прошлась смерть по улицам Первопрестольной, собрала жатву, словно бережливый пахарь упавшие колоски. А скольких еще доставленных в лазареты прибрала, цепко хватая и не давая ни малейшего шанса на жизнь… Несмотря на все старания врачей. Настрелялись, натешились всласть неразумные божьи чада. Кто от шальной пули пал, обливаясь кровью на грязном захарканном снегу, кто от булыжника пострадал, кто от брошенной в толпу самодельной бомбы. Побузили-побузили, да и утихомирились. Только никто не мог сказать: надолго ли? Из столицы же шли обнадеживающие вести. Накал страстей спал, устали все, упились до изнеможения злом. Хватит. Впереди светлое рождество, праздник всеобщей радости, за ним святки. Кто же во время праздника стреляет друг в друга? Только безумцы, на ком креста нет. К тому же декабрь многому всех научил. И главный урок состоял в том, что народ более не будет мириться с несправедливостями государственного устройства. Того устройства, при котором голос человека тоньше комариного писка. И которое перемалывает равнодушно судьбы людей, но при этом не забывает об интересах тех, кто бесчинства и несправедливости без меры творит.

Слухи о том, что пошли на спад бунты в стране, успокоили жителей уезда. Поутихли крестьяне, листовок по деревням поубавилось заметно, об этом полиция регулярно докладывала уряднику. Вышли из арестного дома все подозреваемые в смуте. Против них не было выдвинуто ни одного обвинения. Подержали в тюрьме и выставили вон, даже не извинившись. А чего извиняться? Пусть радуются, что вышли из вонючей кутузки на волю вольную. Вон, убийство князя Тропова так и не раскрыто. Тут волей-неволей поверишь во всякую химеру. Тем более что химера постоянно напоминает о себе. Знать, не все довольны наступившим затишьем. И еще лелеют надежду поднять крестьян на настоящий бунт. Так думали многие. Но еще больше людей ждало, когда в очередной раз волкодлак настигнет свою жертву.

Декабрь стоял морозный, снежный. Но, несмотря на холода, Пусса так и не оделась в зимний
наряд, не встала, закованная хрупким льдом. Текла стремительно, несла черные воды в белых,
словно укрытых саваном, берегах. Крестьяне крестились, глядя на то, как река не может успокоиться. Говорили: потому открытая вода, что водяной требует себе жертву. Пока не приберет кого, не встанет река, до самой весны будет зиять черными омутами. Примета такая. Но не все так мрачно. Близится рождество. Светлый праздник. Конец поста, когда на столе лишь постные щи да каша. Ждет своего часа в сарае откормленный кабанчик. Нечасто русский крестьянин ест мясо, а здесь такой повод наесться до отвала! Рождественское веселье плавно перейдет в другой праздник. Хороши святки на Руси! Нигде больше в мире подобного праздника нет! Две недели бесконечно сменяющих друг друга увеселений. А уж девицам раздолье! Гадай на суженого. Хочешь – в зеркала смотри, хочешь – иное какое гадание применяй. Все, что нагадано в святки, непременно сбудется. Потому как этот праздник – простор для проказ нечистой силы. В иное время та креста святого остерегается, охрана от нее есть – слово божье, а в святки ходит-бродит по домам, проказничает. И не знает крестьянин, то ли ряженые дом его посетили, то ли нечисть, спрятавшаяся под личинами. За святками – крещение, купание в ледяных купелях. Не теплый Иордан, конечно, все же север, снег кругом. И вода жгучая, с мелкой ледяной крошкой. Только вряд ли кто из местных крестьян отважится окунуться в реке – нечистая она. Утащит водяной, молитва не поможет. Бесконечные страхи и надежда. С тем и жили.

Новицкий немного колебался в желании посетить усадьбу Троповых. Разговор с Варенькой по поводу Цивиньского всколыхнул в нем поутихшую было неприязнь к поляку. Если бы не Цивиньский, как знать, возможно, отношения Новицкого с Марианной приняли совершенно иной характер. Ведь он, Новицкий, наверняка сумел найти подходы к одинокой, изнывающей от скуки в деревне молодой вдове. Но Марианна была всерьез увлечена поляком, что, впрочем, ни для кого не было секретом. От этой мысли Новицким овладевало желание навредить Цивиньскому, отыграться на нем за несбывшиеся мечтания. И не важно, что сама Марианна никогда не давала Новицкому повод надеяться на нечто большее, чем просто дружба. С другой стороны, как знать, возможно, графиня была в курсе дел Цивиньского и сознательно помогала ему деньгами? Тогда выйдет конфуз. Но были и сомнения. А вдруг вся эта история – плод вымысла поэта? Вдруг он своей необузданной фантазией сделал из отставного офицера заговорщика-карбонария, извлекающего пользу из страсти русской графини, чтобы помочь соплеменникам? Вполне тянет на роман. Как бы то ни было, Новицкий все же решился поговорить с графиней. Уж больно не нравился ему поляк. К тому же Новицким двигало еще одно чувство: страх быть изобличенным в преступлении. И внешне неловкие попытки оградить Марианну от неприятностей (пускай даже и мнимых) играли на пользу положительной репутации Новицкого.

Долго раздумывал, все же поехал. Яков сознательно выбрал дорогу вдоль реки, длиннее будет, но не надо лес проезжать. Хотя отстрелы волков продолжались, леса кучер побаивался. Даже днем. Пускай при солнце волк смирный, если только не измучен голодом, только берегом безопаснее. Да и одни ли волки страх на крестьян нагоняют? Говорят, неделю назад Мирошку снова видели. Встал из могилы и стоит на обочине дороги. Только иней поблескивает на холодном промерзшем теле в гнилых лоскутах. Нет, не зря активизировалась нечистая сила. Жди беды. Размышлял и Новицкий, сидя в санях. Но не о нечистой силе, как Яков. Тревожил его предстоящий разговор с графиней.
На берегу Пуссы, там, где дорога круто сворачивала влево, уходя в заснеженные поля, собралась толпа крестьян. Крестьяне шумели, бабы громко рыдали.
—Ваше благородие, случилось что-то. Подъедем ближе, может, какая помощь нужна?
Яков направил Лорда к волнующейся толпе.
—Мужики, что случилось? — высунулся из саней Новицкий.
—Сам барин пожаловали, — прошелестело по толпе.
—Беда приключилась, барин.
Из толпы выступил мужик в затертом до дыр длинном тулупе, по подолу которого свисали куски овчины. Стащил с головы шапку. Встал перед санями, переминаясь с ноги на ногу.
—Мальчонка местный, Егорка, утоп. Мужики баграми дно прочесывают, пока без толку. Наверное, течением отнесло.
—Так, может, и не утонул вовсе? — Новицкий вышел из саней. — Бегает где-нибудь.
—Нет, ребята видели, как утоп. Водяной его к себе давно манил. Видно, судьба его такая – в ледяной купели дни свои закончить.
—Вот незадача, — Новицкий потер замерзшие пальцы в тонких шерстяных перчатках.
—Нашли! — громко закричали мужики поодаль.
—Тащи на берег!
—Господи, нашли! — хором запричитали бабы.
Их причитания перешли в протяжный заунывный вой с громкими воплями.
—Неси его сюды, мужики, — командовал чей-то властный голос на берегу.
—Несем-несем, холстина большая нужна, пущай кто из пацанов сбегает в деревню, принесет.
—Сделаем!
—Бережнее клади, чай не бревно!
Тело мертвого мальчика опустили на снег. Через несколько минут его неподвижное мокрое лицо, хлипкую одежонку покрыла острая корка льда. Одна из баб, видимо мать, опустилась перед ним на колени в снег, так и застыла скорбным изваянием, ни рыдая, ни причитая. Верно, давно выплакала свое бабье горе.
Новицкий подошел ближе. Тронул женщину за плечо.
—На, возьми. — Он достал из кармана смятую ассигнацию и протянул ее женщине. — Похорони достойно. У тебя дети еще есть?
Женщина подняла на него невидящие глаза. Молча пожевала побелевшими губами.
—Я спрашиваю, у тебя еще дети есть? — повторил свой вопрос Новицкий.
—Трое, — глухо ответила женщина. — Егорка последним был.
—Возьми деньги, Марьюшка, сам барин тебе дает, — послышалось за спиной у Новицкого.
—Глянь, ассигнацию дал. Не мелочевку какую.
— Повезло бабе.
—Ты что говоришь, греховодница старая, у человека горе, а ты со своими глазами завистливыми. Как только их дым не выест.
—Тише вы, сплетницы. Благодари барина, Марьюшка.
—Спасибо, благодетель, век не забуду!
Женщина схватила руку ей подающую, прижалась к ней губами.
—Полно-полно, — Новицкий отстранил от себя женщину. — Яков, пора ехать.
—Вот ведь беда-то. — Яков направился к саням. — Я эту Марью хорошо знаю. Голь перекатная. Ее мужик прошлой зимой в Петербурхе помер. Ушел на заработок на одну из тамошних фабрик. В один из дней его там ящиками придавило. Сильно покалечило. Помучился, бедолага, в больнице несколько дней и помер. Так рассказывают. Осталась баба вдовой с тремя детьми. Теперь вот двое остались. Грех, конечно, так говорить, но бабе облегчение. Лишний рот Господь прибрал.
Новицкий после этих слов кучера бросил через плечо последний взгляд на мертвого Егорку.
—Облегчение, говоришь? Может, и облегчение. Только поймет она это позже.

И больше не смотрел в сторону крестьян. Сел в сани, поднял воротник пальто. Пусто было в душе. С удивлением заметил, что не жалко ему погибшего мальчика. Прибрал Бог… и ладно.
Громко приказал Якову:
—Трогай, и так много времени потеряли!
Как бы то ни было, позже успокоилась река. И уже к рождеству покрылась тонким льдом. Алкали омуты жертву и получили ее. Судьба ли то Егоркина была такая, или водяной злющий все никак не мог успокоиться, кто же на этот замысловатый вопрос ответ даст?

30

Марианна все больше впадала в черную меланхолию. Часто звала к себе отца Геннадия, ставшего ее духовником. Вела с ним долгие беседы на церковные темы, слушала короткие рассказы о житиях святых, подумывала о монастыре. Но как ни пыталась, не могла представить себя в облике смиреной монахини. Слишком любила жизнь, чтобы стать затворницей. Решила с этим непростым вопросом повременить.
Отец Геннадий после утренней службы навестил ее, исповедал, отпустил те немногочисленные грехи, в которых она каялась, и на предложение отобедать быстро дал свое согласие. И хотя стол в доме был строго постным, пустым его назвать даже хулитель бы не смог. Кухарка графини из ничего умела сотворить многое. Ее Марианна привезла из Петербурга. Там повариха, переходя из дома в дом, поднаторела в своем непростом искусстве, чем и приглянулась графине.

—Стол у вас, Марианна Вениаминовна, – просто чудо, — басил отец Геннадий, поддевая вилкой кусок картофельного пирожка с грибной начинкой. — А какие ореховые булочки! Зело добрый стол. Богатый. Небось, в скоромный день и молочным поросеночком балуетесь?
—Не без того, батюшка, есть грех.
Сама Марианна почти не притрагивалась к еде.
—Вот ведь как получается, уважаемая Марианна Вениаминовна. Вы женщина небедная, а приход наш находится без вашего попечения. И это при всем вашем душевном благородстве!
—Грешна, батюшка, — со вздохом сожаления произнесла Марианна. — Непременно исправлюсь. Сама подумываю: не войти ли в попечительский совет при сиротском приюте для девочек?
—Зело доброе решение, — кивнул головой отец Геннадий. — Девиц надобно учить, профессию им дать, да и о скромном приданом не грех подумать. На все деньги нужны. А еще бы маковку церкви позолотить, да и потолок в приделе протекает.
—Я все поняла, батюшка. Деньги будут. Вы угощайтесь и не стесняйтесь говорить, сколько надо.
—Пока рублей триста подайте, — закатил глаза отец Геннадий, подумывая, на что еще нужны деньги.
Приход небедный, но проблем хоть отбавляй. Тяжело пастырю. Не для себя же просит, для общего блага.
—Будут вам деньги, — пообещала Марианна и задумалась.
Однако сколько же денег надо отдать на приход? Если бы только тремя сотнями все обошлось, так нет, дальше просьбы станут только возрастать. Куда деваться? Будешь давать.

—Слышали, что с Заваруйкиным случилось? — перевел разговор на другую тему отец Геннадий.
—Что случилось? — удивленно спросила Марианна, поглаживая ладонью край стола.
—Совсем плох Павел Игнатьевич. Слег, чуть Богу душу не отдал. А все от гордыни.
—Не пойму я вас, батюшка, о какой гордыне вы толкуете? Я давно знаю Павла Игнатьевича и могу свидетельствовать, что более благородного человека еще не встречала.
—О такой гордыне, дочь моя, что человека изнутри гложет, в мыслях ставит чуть ли не вровень с Господом. Вам, поди, известно, какими идеями жил Заваруйкин? Мало того, что смутьян, мечтающий ограничить венценосную власть божьего помазанника, к тому же еще и идеалист, нацелившийся на исправление природы человека. А сие только Богу под силу.
—Вы о его идее создания «Дома исправления»? Я слышала, на месте того дома больница для умалишенных организуется.
—Именно, — погладил бороду отец Геннадий и прошелся взглядом по всему столу. Чтобы еще съесть? — Неудобоприложима та идея была изначально. Оттого и попалима. Не ставь себя вровень с Господом!
—Не могу с вами согласиться, — возразила Марианна. — Душевный порыв Павла Игнатьевича достоин самой высокой похвалы.
—Здесь мы расходимся во мнениях, дочь моя. Что же касаемо Заваруйкина, рассудок его пришел в крайнее расстройство. Увы. Целыми днями лежит и ни с кем не разговаривает. Даже с женой. Бедняжка в полном отчаянии.
—Как это, однако, прискорбно. Следует навестить больного. Возможно, еще есть надежда поправить его пошатнувшееся здоровье. Наш Гиппократ, доктор Назаров, должен ему помочь. Иначе бедный Павел Игнатьевич пополнит список тех несчастных, кто сходит с ума.
—На все воля божья! — возвел глаза к потолку священник.

В этот момент горничная доложила, что с визитом прибыл господин Новицкий.
Марианна велела его немедленно принять. Новицкий вошел, увидел отца Геннадия, помрачнел. Застать у Марианны священника он не ожидал.
—Рада видеть вас, Дмитрий Федорович, как поживаете?
Марианна протянула руку для поцелуя. Новицкий приложился губами к руке графини, затем священника, который сотворил крест над его головой. Правда, без особого энтузиазма. Мало того, что Новицкого все считали отпетым безбожником, не знавшим, как переступается порог божьего храма, так еще и жмотом, не пожертвовавшим на церковь ни копейки. А к вопросам приходского бюджета отец Геннадий относился ревностно. При этом считал богатство самым большим злом в мире. Но одно дело богатство отдельной семьи, совсем другое – семьи более могучей, объединенной матерью церковью. И поэтому отец Геннадий не считал для себя зазорным опустошать карманы состоятельных прихожан.

—Присаживайтесь к столу, отобедайте с нами, — предложила графиня Новицкому, не вняв его отказу, приказала горничной принести столовый прибор.
—Что привело вас ко мне, Дмитрий Федорович? Надеюсь, у вас не случилось ничего серьезного?
—У меня есть к вам разговор, Марианна Вениаминовна.
Марианна прервала его на полуслове.
—Все дела после обеда, хорошо?
Обед закончился быстро. Священник, получив обещанную сумму, не мешкая, ушел. К великой радости Новицкого, не любившего по определению всех, кто был облачен в рясу.
—Так что за разговор у вас ко мне? — спросила Марианна, выходя из столовой.
—Мари, право, не знаю, с чего и начать. Дело достаточно щепетильное и касается особы хорошо вам знакомой.
Новицкий замялся.
—Продолжайте.

Марианна села на маленькое канапе в одной из комнат. Оправила черное шерстяное платье. Черный цвет в последнее время стал ее любимым цветом. К тому же он стройнил ее несколько оплывшую фигуру. Несмотря на все несчастья, случившиеся с ней, Марианне по-прежнему хотелось выглядеть красиво.
—Присаживайтесь, — указала она рукой на кресло. — Разговор, как я понимаю, будет не из легких.
—Да, я уже сказал, что дело касается особы хорошо вам знакомой.
—Вы о Мишеле говорите?
Марианна обхватила колени руками, но опомнилась и села прямо.
—Да, речь пойдет о господине Цивиньском.
Новицкий сел. Кашлянул в кулак.
—Поймите меня правильно, я действую в ваших интересах.
—Что случилось с господином Цивиньским? — голос Марианны предательски дрогнул. — Надеюсь, он жив и здоров?
—Думаю, что да.
—Хорошо, — с облегчением произнесла Марианна. — Я в последнее время только и слышу о том, что кто-то повредился рассудком.
—Сейчас все повредились рассудком и сходят с ума. Иначе как объяснить тот факт, что господин Цивиньский на деньги, полученные от некой тайной покровительницы, покупал оружие для польских мятежников.
—Оружие?! — воскликнула Марианна. — Впрочем, ничего удивительного. Мишель всегда был откровенен в своих взглядах на предмет освобождения Польши. Признайтесь честно, откуда у вас эти сведения?
—Увы, сказать вам это – подставит под удар одного человека. Так что помилосердствуйте. Но сведения достоверны.
—Благодарю вас.

Марианна склонила голову и закусила нижнюю губу. Несколько минут сидела молча. Затем выпрямилась, стала похожа на кошку, приготовившуюся к прыжку.
—Я сильно боюсь любых войн, революций, бунтов, восстаний. Скажу больше: ненавижу их! Прискорбно даже не то, на что пошли деньги. Хотя это отвратительно. Прискорбно то, что он обманул меня. Не сказал правды. Дмитрий Федорович, вы как мой друг скажите честно, почему всем от меня нужны только деньги? Почему никто не спросил до сих пор, чем я живу, что чувствую, на что надеюсь?!
—Милая Мари, если бы я не был вашим другом, согласитесь, разве бы стал переживать за вас, за вашу репутацию? Ведь Цивиньский не скрывает от друзей, от кого он получал деньги и на что они пошли.
—Полиция в курсе? — прямо спросила Марианна.
—Думаю, что нет. Иначе господин урядник к вам непременно бы пожаловал.
—Вы правы. Господин Кнут при всей его прежней дружбе с папа недолюбливает меня, считает легкомысленной. Вряд ли он упустил бы возможность с глазу на глаз упрекнуть свою визави в ветрености и неразборчивости в связях.
—Будьте осторожны с Цивиньским.
Новицкий заметил, что темные глаза графини увлажнились. Она по-прежнему сидела прямо, стараясь ничем не выдавать своих чувств.
—Простите меня, Мари, я считал своим долгом предупредить вас.
—Конечно, примите мою благодарность, — тихо произнесла Марианна. — Дмитрий Федорович, если вы мне друг, прошу вас, оставьте меня сейчас в покое. Мне необходимо побыть одной.
—Не смею больше досаждать вам своим присутствием.
Новицкий поднялся с кресла. Марианна даже не протянула руку для поцелуя.
—Разрешите откланяться, — произнес Новицкий и, не получив ответа, вышел.

Яков что есть силы гнал Лорда. Темнеет нынче быстро. Замешкался – и все. Кто знает, что на дорогах творится? Кого встретишь? Страх один.
—Ваше благородие, — Яков, потряхивая вожжами, обернулся к Новицкому. — Правду Гордей говорит, что в городе Кронштадте дивный священник есть, отец Иоанн? Одной молитвой беса из человека изгоняет. Вся нечистая сила его боится.
—Правда. Почему ты спросил?
—Потому, что неплохо бы нам было его к себе пригласить. Чтобы, значится, нечисть разогнал. Ведь что творится – сказать страшно!
—У отца Иоанна таких как мы – тьма тьмущая. А нечисти по всей Руси – что тараканов за печкой.
Новицкий пытался закурить, но спички гасли от встречного ветра. Отчаявшись зажечь их, он смял папиросу в руках.
—Яков, как думаешь, если Бог есть, где он может обитать?
—На небесях, конечно, — бесхитростно ответил кучер. — Где же ему быть? Только там. Оттуда можно за всем наблюдать.
—Дурак ты, Яков. Нет Бога. А если есть, то не успевает он за всем уследить.
—Ваше благородие, — Яков стегнул Лорда, вынуждая лошадь прибавить шагу. — У Бога про все человечество в книге написано. Потому как помощники у него есть, которые пишут. Ангелы различного ранжиру. Надо Богу о ком-либо узнать, он книгу открывает и читает. Как священник в церкви Евангелие. И сверху смотрит, не продолжает ли грешить человек дальше. Ежели грешит, наказание ему готовит. И уж будьте уверены, божьего наказания еще никто не избег.
—Тебе кто подобную чушь в уши влил?
—То не чушь вовсе, — обиделся Яков. — Об этом мне еще бабушка рассказывала. Мудрая женщина была. Ни одного обманного слова за всю жизнь не произнесла. Слава богу, приехали.
Через четверть часа Новицкий уже был дома и отпивался с ядреного мороза горячим липовым чаем.