Повесть "Детство, отрочество,юность в СССР"

Повесть 1 Детство.
Аннотация
Повествование этой истории начинается с событий, предшествующих не задолго до рождения главного героя Бориски. Доподлинно известно, что в те застойные времена семидесятых годов прошлого века, на которые выпало его детство, дети страны Советов уже с трёхлетнего возраста начинали получать публичное образование. Для этого им приходилось каждый раз, покидая домашнюю обстановку, ходить в детский сад, как на работу, а летом отправляться в отпуск на деревню к дедушкам и бабушкам. Зато, отучившись в таких благодатных условиях, ребёнок мог совершенно спокойно сесть за школьную скамью. Поначалу маленький Бориска не понимает, какие тернии ему предстоит преодолеть, прежде чем ему приколят на грудь красную звезду октябрёнка с портретом юного Владимира Ленина.. Но, постепенно преодолев первые трудности своего становления, он стал делать уверенные шаги по дороге жизни. Его окружали родные и близкие ему люди, друзья, знакомые и соседи, у которых он много чему учился. По сути, эта повесть является автобиографичским произдением, в котором отражена картина дошкольных лет маленького человека, обильно сдобренная пикантными подробностями его личной жизни, но в то же время изложенная простым, незатейливым языком, лишённым всяких литературных излишеств. С первых глав этой откровенной повести читатель видит четырёхлетнего Бориску в атмосфере простого советского общества, где большую роль в его формировании играют деды и бабки, частично соучаствуют его родители и, конечно же, его враг и жертва по освместительству — воспитательница детского сада Анна Ильинична. Но именно старики производят на Бориску особое впечатление, которое вызывает в его душе душевную привязанность к ним. Дед Десюк и баба Лена — неродные ему по крови, но близкие по духу стали ему роднее всей его родни. Главный герой повести иногда радуется, но больше огорчается, а порой изобретательно мстит обидчикам, при этом не испытывая неловкости и стыда за совершённые им поступки. Не желая вызывать к себе симпатию окружения, он не пытается подражать взрослым и ему безразлично то, что о нём думают другие. Более того, он ни в ком не разочаровывается, понимая, что люди как частицы этого мира погрязли в личных проблемах. Разве что однажды, он увидел зверинное лицо предателя в деревенском мальчике, который бросил его один на один в противоборстве с разбушевавшейся стихией. В то же время маленький Борис восхищается цыганскими детьми, от которых не ожидал дружеской поддержки в особо опасный для него момент. В заключении повести маленький он осознаёт, что им был пройден важный этап в его жизни и что-то самое значимое поджидает его впереди. Следющим этапом для него стала школа...


Глава 1
Очень раннее детство.
Своим зачатием Бориска был обязан, конечно же, своим молодым и потому малоопытным родителям, которые, скоропалительно поженившись намедни, особо не вдавались в детали всякого сорта сопутствующих трудностей, возникавших сами по себе на всём протяжении брачных отношений. Как правило, явление на свет продукта совместного производства отягощает такого рода незрелые союзы двух сердец и это не смотря на то, что народная мудрость: "Шутки шутками, но могут быть и дети!" предупреждала их об этом, но они к ней не прислушались! Что касаемо главного героя этого повествания, то как не странно, он, однажды зачатым, рождён на свет чудестным образом благодаря обычному картофелю. Дело в том, что по истечению нескольких месяцев замужней жизни, его молодая мама Мила — будущая краса и гроза литейного цеха №1 завода "Дальдизель" быстро исчерпала запасы своего терпения из-за сцен ревности, со стороны её мужа-деспота Борис. Он же — преподаватель в техникуме, в котором, Мила,уже успешно проучившись два года, уверенно шла на третий — выпускной цикл обучения, когда поняла, что она попала в деликатное положение...
Лето 1965 года выдалось жарким и в Краевом комитете партии уже подсчитали проценты от перевыполнения плана по уборке урожая картофеля. Тогда как наша красавица, поздно заметив то, что понесла в своём чреве, по неопытности своей, просто не знала, что с этим делать? Она сильно растерялась, так как этот казус случился с ней в момент, когда узы её брака реально трещали по швам. Промедление было смерти подобно и будущая мать подражая Гамлету задалась вопросом: "Быть или не быть её ребёнку?". За этим размышлением о бытие она не заметила, как лето красное пропела и уже осень на дворе. Положение ухудшалось день ото дня и грозило перейти заветный Рубикон. Когда уже ничего исправить уже нельзя, и ей оставалось смирившись с судьбой, идти вперёд! Люди говорят, что «Судьбу это совокупностью сделанных ошибок, но в Комитете коммунистической парти всё уже за нас предрешёно!». Нежданно-негаданно, сверху спустили в Индустриальный техникум зычную директиву: "Все на борьбу за урожай картофеля!" Но перспектива проведения двух месяцев жизни на нарах в сельхозном бараке и топтание в кирзовых сапогах по непролазной грязи в поиске гнилого картофеля нисколько не настраивала Милу на поэтический лад. Поэтому она решила не прерывать свою нежеланную беременность и тем самым ибежать сельскохозяйственную повинность. Таким образом, благодаря картофелю, 15 марта 1965 года пространство Вселенной вздрогнуло от пронзительного крика новорожденного младенца, в котором одна акушерок услышала каскад матершинныхслов. Согласно другой версии, в мир пришёл вежливый малыш, который осчастливил окушерку ангельской улыбкой. В последующем, из рассказов мамы Милы её сыну стало ясно, что первый год его жизни прошёл под такты зажигательной песни "Жил да был чёрный кот", что неслась из всех дверей студенческой общаги барачного типа, а в последующем и из окон коммуналок пятиэтажного здания сталинского типа с высокими потолками в которой поселились его родители. Люди говорят, что "Плохого не бывает без добра" и по случаю явления в свет их лучезарного младенца, названного в честь отца Борисом жуниором, завод дал молодой чете с ребёнком отдельную жилую площадь скромных размеров, что стала им семейным очагом.
В то далёкое время, мама Мила рьяно бросилась с головой в профессию мастера литейного цеха и вскоре её фото в бронзовой рамке засветилось на заводской доске почёта. Отец Борис погрузил свою гениальную голову в омут рационализаторства на производстве и травил себе душу банальной ревностью к своей жене. Таким образом, их сын Борис Жюньор попал на попечении прабабке Анне — пожилой женщина лет семидесяти — уроженке полтавской губернии. В молодости она пережила "массовый голод" благодаря смекалке её первого мужа Асаула, который умудрился спрятать зерно в нише вырытой в общественном колодце. По ночам он спускал на верёвке свою отважную жену в колодец, чтобы та могла брать пшеницу чудом спасённую от комунистических вурдалаков,, которой они и кормились по ночам, чтобы не пухнуть с голода. В те страшные годы массовой коллективизации тридцатых годов её семья проживала в одном из сёл под Полтавой и когда комунисты опустошили до зернышка амбары крестьян, она — тогда ещё молодая женщина, отправляясь работать на поля. При этом она никогда не забывала закрывать своих детей в погребе на амбарный замок, чтобы их не съели голодные соседи, которые один за другим умерали с голода.
Незадолго до начала Второй Мировой она с мужем завербовалась на Дальний восток, что и спасло её семью от тягот второй мировой войны и от прочих бед. В 1942 году возрасте восемнадцати лет её дочь Маша вышла замуж за Филипа и родила дочь которую назвали Милой — в последующем мать Бориски и двух сыновей Бориса и Николая, что стали ему хорошими дядьями. Деды Бориски по материнской линии — Филипп, а по отцовской линии — Михаил вернулись живыми с войны да ещё и в офицерских званиях. Предприимчивый Филипп основал первую в Приморском крае кооперацию по переработке излишков продукции с огородов крестьян и, будучи членом Коммунистической Партии, не был замечен в порочащих его связях. Тогда как весельчак и тайный антисоветчик Михаил возглавил в сибирской тайге общественное питание и оказывал сексуальные услуги в качестве породистого эталона трёхстам вдов солдат оставшихся на полях войны. Люди говорят, что этим подвигом он внёс значительный вклад в дело натурального воспроизводства численности населения изрядно поредевшей страны. Справедливости ради стоит отметить, что этот советский Дон Жуана, рьяно ратуя за воспроизводство страны, не обделял вниманием свою законную жену, свято исполняя супружеский долг, в результате которого миру явились три его сына. В последующем их старший сын — Анатолий поднялся до должности военного прокурора с генеральскими эполетами. Второй сын — Борис получил из рук президента Владимира Путина серебристый знак "Заслуженного рационализатора Российской Федерации". Ну а младшенький — Иван так и остался простым Иваном, подтвердив истину про то, что в реальной жизни сказка про Ивана дурака не всегда делается былью и что не все Иваны дураки становятся прицами.
Прабабка Анна, несмотря на свой крайне сварливый характер, очень любила своего первого правнучка, который не всегда отвечал ей взаимностью. И пока его красавица мама Мила горным каскадом вливалась в рабочую среду литейного производства, вся тяжесть по уходу за её ребёнком легла тяжёлой ношей на её хрупкие плечи. Легенда гласит о том, что бедная бабка, поселившись с ними в студенческом общежитии при заводе возненавидела ту самую знаменитую песню " Чёрный кот" — детище времён "хрущёвской оттепели". На её беду, эту незамысловатую, но весьма ритмичную песенку слушали, не переставая днём и ночью, не только молодые обитатели выше обозначенных коммунальных чертогов, но и её внучка Мила — мама маленького Бориски. Однажды прабабка Анна взвыла от всего этого жуткого многоголосья и крикнув, что есть мочи: "Чтобы сдох ваш чёрный кот!". После чего она почти оглохла и в кромешной тишине предалась воспитанию своего правнука, которое проводилось на полтавском суржике (украинское наречье), ибо великую русскую речь она так и не осилила до конца своих дней. К сожалению, неблагодарный Борис не помнит свои первые три года жизни и все старания его прабабки оказались напрасны. Только благодаря трагическому событию дождливым летом 1968 года, врезавшегося кометой в его жизнт, в нём пробудилась способность запоминать всё, что с ним когда-либо случалось потом, вплоть до мельчайших подробностей. Поэтому, пятьдесят лет спустя, появилась возможность изложить в этой повести всего лишь несколько анекдотов из его сумбурной жизни. Хотите верьте, хотите нет, а дело было так...
***Летом 1968 года, ночной поезд Хабаровск — Владивосток резко остановился на полустанке, украшенном зданием в стиле "Сталинский ампир", с фасадом, часто меняющим свою окраску, но с неизменно белой табличкой "город Бикин". По привычке скорый поезд сделал короткую остановку на станции этого захолустного городка. И разгорячённая красавица Мила, выскочив из вагона на перон, как горящая комета ринулась напропалую через широко открытые двери пустынного зала ожиданий, таща за собой никуда не спешащего сынишку.
В тот момент, когда они уже были готовы выбежать на привокзальную площадь, над её головой, коронованной шикарным шиньоном по моде того времени, раздался пронзительный рёв динамика: "Гражданка Львова, стойте на месте и никуда не уходите! Вас будут встречать!"
Красавица Мила сразу поняла, что это касалась именно её и замерла, как вкопанная прямо на пороге. Тогда как её сынок по инерции полетел бы дальше, но молодая мамаша дёрнула его резким жестом, чуть было не вывернув его ручонку в плечевом суставе. Слава богу, что они вовремя затормозили, иначе оба обязательно бы вписались в две солидные фигуры, одетые в длинные плащи того времени болотных расцветок, медленно выдвинувшихся из тьмы навстречу молодой матери и её сына. В одной из них Бориска сразу же признал свою бабушку Марию и уж было бросился радостно к ней с криком: "Бабушка!", но тотчас, увидев рядом с ней здоровенного мужика в широкополой шляпе, проворно юркнул за юбку своей матери.
— Мама, что случилось? — вскрикнула Мила. — Почему вы здесь?
— Пошли! По дороге всё расскажем... — скороговоркой ответила ей бабушка и подозрительно посмотрела по сторонам. — Тут такое дело...
Её внук настороженно оценивающим взглядом снизу вверх попытался рассмотреть незнакомого ему мужика, у которого было огромное брюхо и трость в правой руке. Он уж было добрался до его лица, как из-под полы плаща на него выглянул чёрный ствол кавалерийского карабина и своим чёрным дулом тупо уставился ему прямо в лоб.
Дорогие гости, внезапно оказавшиеся в сопровождении вооружённого конвоя, осторожно вышли на слабо освещённое пространство привокзальной площади. Всматриваясь во мрак неизвестности они стали озираться по сторонам, как будто кто-то обязательно должен был прятаться в чёрных кустах, очертивших по периметру этот участок казённой земли. Убедившись в том, что им ничего пока не угрожало квартет заговорщиков быстрыми шагами засеменил в сторону ближайшего перекрёстка. Через нервную вибрацию в материнской руке Бориске передалось вся её внутренняя напряжённость, но он не стал плакать, хотя ощущение неопределённости настораживало.
Вскоре они вышли на центральную дорогу, кое-где частично асфальтированную сбольшими провалами в покрытии, как будто, попавшую под миномётный обстрел, ибо то тут, то там она зияла провалами, заполненными доверху стараниями недавно отшумевшей июньской грозы.
Душевное состояние бабушки Маши улучшилось только тогда, когда они, благополучно проделав по ухабам и провалам пару сотен метров, оставили позади себя пятиэтажное здание панельного типа. На тот момент оно было единственным высотным строением, возвышающимся своей мощью над домами частного сектора этого одноэтажного городка. Выдохнув накопившееся волнение, бабушка облегченно промолвила:
— Ну всё. Кажется, самое страшное уже позади! — и с признательностью посмотрев на своего толстомордого спутника, она непринуждённо добавила, явно обращаясь к дочери. — А то, тут Пётр Григорьевич прошлой ночью одного огромного "химика" из ружья застрелил... как зайца!
— Как так завалил? — с нескрываемым ужасом на лице выдохнула ошарашенная молодая мать, до боли сжав нервным спазмом ещё неокрепшую ручонку её сынишки, да так крепко, что тот поневоле взвизгнул. Естественно, она его визга точно не услышала, так как страшная новость поглотила её с ног до головы. — Насмерть?
— Да нет, только мелкой дробью в задницу лётчика-налётчика! — ответила ей мать, почти беззаботно, с улыбкой на своём пышном и ещё не старом лице. — Не так давно эту пятиэтажку в городе построили, как общагу для "химиков" (осужденные на колонию-поселение), заселив её под завязку всяким сбродом. Вот они, залётные, и воруют ночами на огородах и лазят летним кухням в поиске закуски и самогона.
— Мама, да говорите мне конкретно! Что случилось? — Мила, явно теряя терпение, затараторила по привычке от волнения проглатывая букву "Эр", как обычно это делают одесситки, к которым она не имела никакого отношения, ибо корни её были из-под украинской Полтавы.
Бориска явно устал телепаться, как какая-то там собачка на коротком поводке за своей энергичной мамочкой, и он, сдав назад свои крохотным тельцем, резко вырвал свою левую ручонку из её стального захвата. Предусмотрительно, чтобы не потерять равновесие, пацан правой рукой зацепился за полы плаща этого угрюмого мужика, ковылявшего рядом с ним. После чего, не мешкая, он нащупал прорезь левого кармана в неприятной на ощупь плотной материи плаща Петра Григорьевича и вцепился в неё со всей силой. В свою очередь, здоровенный мужик не отпихнул его от себя, но всё так же спокойно предложил ему свою руку поддержки. Таким образом, пока женщины эмоционально обсуждали случившееся, маленький Борис, почувствовав себя намного лучше в обществе человека с ружьём, степенно пошёл по дороге ведущей к дому. Из отрывков фраз, доносившихся до него с женской стороны, стало ясно, что прошлой ночью некая группа бандитов, действовавших по предварительному сговору, совершила налёт на дом бабушки Маши. Когда на зов аварийной сигнализации Пётр Григорьевич вышел во двор, один из налётчиков пытался при помощи железной скобы размозжить ему голову. Естественно, дед Петро отшвырнул от себя этого "горе-химика" и выстрелив из своего дробовика в убегавшего бандита, попал мелкой дробью ему прямо в зад. А тот, упав всем телом на калитку, звучно умолял бабушку Машу вызвать "Скорую помощь". Во избежании мести злобных "химиков", его бабушка вместе с её вооружённым спутником пришли на вокзал, чтобы встретить своих дорогих гостей. Довольно быстро они дошли до их цели путешествия, обозначенной на столбе прямоугольной табличкой " Переулок вокзальный", где в самом обычном деревянном домишке №4 и проживала его бабушка совместно с этим... Петром Григорьевичем.
Жаль, что сегодня Борис не может вспомнить многого, что случалось с ним до трагического события, о котором речь пойдёт дальше, хотя в его памяти всё же появляются, словно вспышки, отдельные фрагменты его шкодливой деятельности. Чаще всего ему мерещатся сырые куриные яйца, которые он впервые вкусил в трёхлетнем возрасте. Оказалось, что это кулинарное и изысканное яство можно было легко взять на дне дощатых гнёзд в курятнике, где они — такие тёплые, какое-то время мирно покоились будучи укутанными нежной соломкой.
В сыром виде они сильно отличались по вкусу от тех, что ему доводилось видеть на прилавках продовольственных магазинов или на полке в единственном холодильнике на кухне их коммунальной квартиры, до которых он так же не мог дотянуться рукой. Поэтому ему приходилось иногда давиться ими - сваренными вкрутую или в зажаренном виде. Поначалу бабушка Маша подозревала в воровстве яиц какого-то там хорька или даже лису, но чуть позже злодей был пойман на деле и взят ею с поличным на месте преступления. Далее Бориска был сопровождён под скорбные звуки оханья да аханья к его матери Миле, которая так ничего и не могла поделать с этим ценителем сырых куриных яиц. Никакие увещевания и вразумительные беседы надоедливой бабушки Маши совершенно не доходили до вечно голодного сорванца и яйца из курятника продолжали исчезать в его ненасытной утробе.
— А ну-ка иди сюда, гадёныш! — как-то дед Петро не выдержал жалоб своей жены и толстым указательным пальцем поманив к себе запыхавшегося Бориску, хитро ему улыбнулся. От этого его жирная физиономия с маленькими поросячьими глазами чем-то стала похожа на китайского мандарина с какой-то древней гравюры из учебника по истории.
— Чего тебе, Петро, надо? — нехотя ответил ему мальчуган, шустро бежавший в сторону курятника за очередной добычей. Он был раздосадован тем, что его вынудили притормозить, и подозрительно посмотрел на здоровенного мужика. Наконец-то издалека он мог разглядеть этого громилу целиком — с ног до головы, так как с близкого расстояния его взгляд всегда тупо упирался в отвисшее брюхо деда Петра. Как всегда, оно покоилось на двух коротких ногах, одетых в широченные трусы и подпиралось толстой тростью с дугообразным рукояткой, которая каким-то образом выдерживала эту массу тела весом в полтора центнера.
— Да ты уже все яйца у кур сожрал! — ответил ему дед Петро серьёзным тоном и для большей убедительности срочно сменил свою улыбающуюся мину на серьёзную маску лица, что больше подходила для такого разговора.
— Не ври, Петро! Там ещё яйца остались! — возмутился не на шутку малыш и ещё с большей подозрительностью посмотрел на деда.
— Так бабушка Маша уже забрала их, чтобы нажарить тебе же блинов! Ты что запах блинов не чуешь, волчонок? — снова сладко заулыбался дед и для большей убедительности махнул левой рукой в сторону летней кухни. Действительно, с той стороны приятный запах подгоревшего хлеба донёсся до ребёнка.
— Так что же мне делать, Петро? — замешкался было Бориска, которому так хотелось скушать ещё одно сырое яичко, а уж потом бежать за блинами на кухню.
— Я тебя научу нести яйца и будешь их сам нести сколько пожелаешь! — совершенно серьёзно и нисколечко не смутившись, заявил ему жирный обманщик и, даже не улыбнувшись, добавил серьёзно. — Это ведь я научил кур нести яйца!
— Врёшь ты всё, Петро! Ты, что петух, что ли? — на недоверчивом выражении лица сорванца появилась некая насмешливая улыбка.
— Я не петух, но буду нехорошим человеком если обману! Честно говорю, не вру! — дед Петро, едва сдерживая смех, кряхтя развернулся своим грузным телом в сторону кухни и поковылял, бросив уже на ходу. — Ну, ты делай, как хочешь! Если ты научишься хотя бы один раз сам нести яйца, то и в городе сможешь их есть свеженькими, сколько твоя душа пожелает.
Спазмы смеха уже не на шутку душили старика так сильно, что у него закололо в области солнечного сплетения. Дед Петро, внезапно остановившсь, достал из внутреннего кармана серого пиджака советской фабрики под названием "Восток" маленький флакончик с таблетками. Степенно положив одну из них себе под язык, дед медленно заковылял в сторону приятного запаха жареных блинов. Естественно, что такое заманчивое предложение заинтриговало мальца, да и предательский запах подгорелого теста, который доносился до него из открытой двери летней кухни, вынудили его последовать за дедом.
— Чем чёрт не шутит! — подумал он про хитрого деда. — Никуда те яйца не денутся, да и блины остынут! Я не могу разорваться на две половинки?
На кухонном столе, покрытом видавшим виды клеёнчатой скатёркой, уже возвышалась приличная стопка толстых блинов жёлтого цвета с замечательной и явно хрустящей корочкой по окружности. Мальчуган, уж было шустро вскарабкался на массивный табурет, и стоя на коленках, протянул свою ручонку в сторону редчайшего яства на земле, как его одёрнул чей-то скрипучий и сильно прокуренный голос:
— Молодой человек, а ты что, не хочешь снести своё первое яйцо?
Явно раздосадованный, Бориска вздрогнул от внутреннего раздражения и, повернув голову в сторону деда, насколько ему позволила шея, и недовольно согласился:
— Ладно, Петро! Учи меня...
Не успел он что-либо ещё сказать, как резкая боль пронзила правую ягодицу его попки и было так больно, что малыш взвыл благим матом:
— Ты что, совсем охренел, старый хрыч!
В свою очередь, дед Петро приблизился к столу, опираясь левой рукой на костыль. В своей правой руке старик держал большую деревянную ложку, которой он должно быть и ударил по заднице мальчонку, так как в ложке лежало настоящее куриное яйцо. Бориске было очень больно, но схватив заветное сырое яйцо, только что снесённое им самим, он резко тюкнул его о кромку гранённого стакана и, чинно вылив его содержимое внутрь стеклянной ёмкости, незамедлительно выпил. Смачно вытерев рукавом губы, он, как бы процеживая каждое слово, выдавил из себя сквозь боль в ягодице:
— Ну и дурак же ты, Петро! Да как же я буду один сам себе нести яйца, когда вернусь в город?
На толстом лице старого фронтовика появилось некая гримаса удивления, ибо он точно никак не ожидал такого веского умозаключения от пацана, которому едва исполнилось три года. А Бориске было явно не до этого старого кретина, ибо он уже снова потянулся к тарелке с блинами, как его одёрнул всё тот же хриплый и прокуренный голос назойливого старика:
— А ты руки мыл? Небось в жопе пальцем ковырялся, а сейчас к блинам лезешь...
В это время в двери появился крупный силуэт бабушки Маши, державшей в руке миску со сметаной. Её внук, едва сдерживая слёзы от такой обиды, гневно посмотрел в её сторону и промолвил:
— Баба Маша, а на хрена тебе этот старый хрыч нужен? А не послала бы ты его... на хрен?!
Дед Петро был страшным матерщинником и, забавы ради, учил его всяким нехорошим словам. Но в этот раз, пожиная плоды своих стараний, которые ему выдал в его же адрес талантливый ученик, да ещё в присутствии жены, он реально рассвирепел настолько, что его маленькие свинячьи глазки налились кровью и подступивший комок буквально застрял у него в горле. Естественно, сорванец не стал дожидаться момента, когда дед совладает с приступами удушья и, прихватив с собой несколько масляных блинов, бежал прочь из летней кухни в поиске спасения. А его маме Миле как будто того и надо было. Судя по всему, она люто невзлюбила Петра Григорьевича уже потому, что никак не могла себе представить, что эти сорокалетние старики имели наглость жить вместе под одной крышей. Услышав краем уха последние слова своего детёныша, эта разъярённая тигрица бросилась на защиту своего сына. И пока из хижины доносились шум и грохот очередного семейного скандала, Бориска, укрывшись за поленницей в тени ветвей уже созревающей черёмухи, неторопливо поедал вкуснейшие блины. Боль в ягодице куда-то ушла и на его лице светилась благодатью божественная улыбка, полная счастья и удовлетворения от его непростой жизни.
К несказанной радости бабушки Маши, её внук довольно быстро охладел к куриным яйцам, так как к этому времени стала поспевать черёмуха, а он, будучи не по годам ловким и даже бесстрашным сорванцом, быстро научился карабкаться на навес из шифера, который прикрывал поленницу от превратностей непогоды. Хотя для него лично ничего особо не изменилось. Просто, если раньше он слышал её причитания: "Ой, шкода! Ой, шкода, все яйца повытаскивал!", то теперь до него доносилось та же "шкода", но вместо "яйца повытаскивал" появилась фраза — "Весь шифер поломал"! Даже дед Петро ничего не мог поделать с такой напастью, ибо ему было куда проще научить ребёнка "нести куриные яйца", тогда как этому старому хитрецу учить Бориску выращиванию собственной ягоды оказалось явно не по силам, как впрочем и не мог залезть на высокий навес. В свою очередь, Бориска поедал черёмуху, особо не обращая внимания на критику стариков в свой адрес и эхом доносившихся до него шумных криков его мамы Милы, которую и хлебом не надо было кормить, лишь бы скрестить языки с новым избранником бабушки Маши.
***
Благо, что её сыночка оказался не единственным "шкодой" в этой обычной советской семье! Одной прекрасной полночью, когда все домочадцы мирно спали в своих кроватях, а в соседских домах уже давным-давно были погашены огни и лишь полнолицая луна в окружении мерцающих звёзд царила во мраке ночном где-то там — на вершине небосклона, страшный рёв чугунного зверя со скрежетом его металлических зубов буквально разорвал на части установившуюся магическую тишь да гладь и божью благодать. Залаяли хором злобные дворовые собаки, закудахтали перепуганные куры и взвыли ошарашенные коты и кошки... Даже вороны, поворчав малость, тоже куда-то разлетелись шумной стаей. Причиной всему стал огромный комбайн, промчавшийся на скорости вдоль по улице имени Виталия Бонивура. В какой-то момент он вовремя свернул направо и тут же резко затормозив, встал, как вкопанный, у калитки бабы Машиного дома. Из открытой кабины комбайнёра раздалось, заглушая тарахтение его дизеля, оглушительное приветствие:
- Мать, получай от меня... тонну овса! — это был дядя Николай — младший сын бабушки Маши, который по всем параметрам разительно отличался от своего среднего брата, которого тоже звали Борисом.
Братья отличались друг от друга не только тем, что Николай картавил, но ещё и тем, что дядя Борис был культурным и аккуратным юношей, хорошо учился в техникуме и каждый вечер разглаживал свои единственные брюки и рубашку, чтобы всегда выглядеть "как с иголочки"! Тогда как дядя Николай был простым балбесом, но каким-то образом продержавшийся шесть лет в средней школе, да и то где-то на берегу реки Кирсанихи, куда того постоянно посылали учиться заботливые педагоги. Слово "мыло" для него было иностранным словом, но зато Николай, несмотря на своё раннее пристрастие к зелёному змию, был знатным комбайнёром и про его трудовые подвиги уже дважды рассказывала местная газета Правда Бикина.
— Куда я буду принимать твой овёс? — закричала истошно ему в ответ показавшаяся в двери бабушка Маша и тут же по привычке запричитала. — Ой! Шкода! Ой, шкода!
***— Принимай куда хочешь, мать! — всё так же лихо ответил ей младшенький сынок и, резко дёрнув какой-то рычаг, привёл в действие некое очень шумное устройство. Из загнутой трубы, что торчала толстой кочергой из тела стального монстра, мощным фонтаном рванул наружу поток свеженамолоченного зерна. Окна соседских домов озарились ярким светом и теперь не только домашние животные и птицы, но и вся улица с ближайшими переулками буквально стояли на ушах. Вслед за бабой Машей к калитке подбежала мама Мила и, конечно же, восхищённый Бориска и уж потом приковылял дед Петро, который попытался сказать своё мнение и злобно погрозить в воздухе возмутителю тишины. Но не успел, так как получил в свой адрес:
— А тебя, пузатый, не спЛосили!
— Ничего, скоро тебя в армии то обтешут! — рыкнул ему дед Петро. Все домочадцы, тупо уставившись на огромную кучу зерна и в бессилии что-либо сделать, молча созерцали то, как она неумолимо продолжала расти буквально у них на глазах. Ну а знаменитый комбайнёр Колян, неизвестно зачем, всё это время, словно дирижёр, размашисто жестикулирующий в свете танкового прожектора, установленного на доме в качестве сигнализации предусмотрительным дедом Петро, выдал им на-гора прямо на проезжей части дороги целый бункер отменного овса! После чего, явно не дожидаясь бурных оваций, он, лишь бросив на прощание: "Пока, мать! Я поехал!", рванул сцепление и дал по газам. Махина комбайна, взревев своим мощным мотором и обдав родню облаком выхлопных газов, сорвалась с места, словно бешеный бык и в мгновение ока скрылась из виду в кромешной тьме. Где-то там вдалеке её проводил на прощание длинный гудок тепловоза и то, видимо, потому что она всё-таки успела без последствий перебежать ему дорогу.
Бабушка Маша с облегчением трижды перекрестилась! Что касаемо Бориски, то он, услышав не только её последующие причитания, но ещё и картавость дяди Коляна, вдруг почувствовал себя не таким одиноким на этом свете! Ведь он весь в дядьку своего, так же всё ещё никак не мог выговорить эту ужасную букву "Р", да и прозвище "шкода" в этом случае с овсом его никаким боком не касалось.
Велика сострадательная русская душа и хорошие соседи, давно уже привыкшие к Колькиным сюрпризам, как только тот исчез в неизвестном для них направлении, мгновенно погасили свет в своих домах и даже не на шутку встревоженные собаки вскоре угомонились. Дед Петро притащил совковую лопату и под его чутким руководством баба Маша и мама Мила, вооружившись вёдрами, принялись заносить во двор этот подарок полей в виде целой тонны замечательного корма для кур и для чушек. Только к рассвету они, окончательно выбившись из сил, справились с поставленной им задачей. Конечно же Бориска, чтобы не путаться в их ногах, сострадательно вздохнув, сразу же отправился спать. Пока уставшие родственники и дед Петро, нервно вздрагивая во сне, проспали до полудня в кромешной тишине, он успел тщательно объесть очередную ветку раскидистой черёмухи и впервые он не слышал в свой адрес неприятного прозвища "шкода"!
Нежданно-негаданно во дворе при доме за номером четыре воцарилась убийственная тишина, что невольно испугала маленького Бориску вплоть до состояния безысходности. Судя по всему, его мама Мила, погостив недельку и полностью отведя душу в, казалось, нескончаемых словесных баталиях с Петром Григорьевичем, с облегчением вернулась в Хабаровск на свой любимый завод. Бабушка Маша на весь день уходила работать в продовольственный магазин, который располагался по дороге в сторону реки Бикин через два переулка налево. Колян после свой выходки с овсом больше носа своего не казал. Ветки черемухи в досягаемой близости уже были тщательно объедены вплоть до последней ягодки и малыш, предоставленный сам себе, был вынужден спуститься с шиферной крыши на бренную землю. Поэтому за сломанный шифер его уже никто больше не ругал и вообще никому до него не было никакого дела. На летней кухне, по каким-то неизвестным ему причинам, днём находился лишь дед Петро, но он был так занят своим самогонным аппаратом, что Бориска даже поначалу возрадовался тому, что этот пузатый нянь перестал ему мешать жить. Образовавшуюся пустоту в душе надо было чем-то заполнять, ибо блинов ему больше не пекли, а сырыми куриными яйцами он однажды так объелся, что и смотреть в сторону курятника уже не мог и вкус терпкой черёмухи, постоянно вяжущий рот, так же не вызывал никакого восторга. Первым делом бедное дитя решило внимательней изучить жилое помещение, в котором ему предстояло коротать в одиночестве ещё целую вечность, и он немедленно отправился в зал, где в углу старомодного шкафа за зеркальной дверцей был спрятан дедов карабин. Охотничье ружьё шестнадцатого калибра его нисколько не интересовало по причине своей тяжести и длинного ствола, а вот коротенький, но всё же тяжёлый карабин, похожий чем-то на ковбойский винчестер, известный ему по фильму "Чингачгук, большой змей", очень даже манил к себе своей мистической загадочностью. Какое-то время поиграв с ним в войнушку "пиф-паф", маленький бледнолицый научился доставать из него обойму магазина с настоящими патронами "Мелкашка" с их серыми пулями в золотистых гильзах, но передёрнуть хромированный затвор он так и не смог, хотя и это ему было известно из фильма "Чапаев". Видимо, просто не хватило силёнок, и несостоявшийся герой гражданской войны быстро охладев к военному делу, как некий Мальчиш-Плохиш, тщетно пытался открыть в прихожей крышку погреба, где баба Маша прятала от него невероятное количество банок с компотом и вареньем, среди которых могли быть и малиновое, и клубничное лакомство. В соседней маленькой комнатке, где на двух металлических кроватях коротали свои ночи постоянные обитатели этого дома, он вообще ничего интересного не узрел и решил сходить навестить свою бабушку на её рабочем месте, чтобы затариться у неё конфетами под названием "Кис-кис". Таким образом, пройдя пару кварталов до продовольственного магазина, он попал таки в конфетный рай и, увидев по ту сторону баррикады свою цветущую бабушку в белом халате, заказал ей полкило конфет, но получил в ответ только маленький пакетик и грозное выражение её лица. По всей видимости, она ему что-то такое откровенно сказала, ибо после этого случая он больше к ней за конфетами никогда не ходил. В общем, ему ничего не оставалась делать по возвращению домой, скрашенному поеданием ирисок из жалкого пакетика, как прямиком направиться пообщаться с дедом Петром. Конечно, ужасный матерщинник, да ещё с почти бесформенным телом, совершенно не похожим на мускулистый торс киноактёра Бойко Митича, обессмертившего роль Ацеолы, своей языковой неотёсанностью вообще не вызывал желание общаться по душам, но за неимением лучшего, малыш смело вошёл на летнюю кухню, источавшую дурной запах. В точности копируя свою маму Милу, он, сунув руки "в боки", и с неким презрением во взгляде, вежливо поздоровался с дедом:
— Что Петро, самогон гонишь?
— А что, ментам сдашь? — ответил ему самогонщик даже не повернув свою коротко стриженую голову конической формы с торчащими в стороны мелкими ушами и толстыми щеками, покоящуюся, "минуя шею", прямо на его плечах и чем-то схожей со спины с очертаниями бегемота.
Справедливости ради стоит признать, что в силу своего малолетства Борька был ещё недостаточно эрудирован во всём многообразии великого и могучего языка, но, не желая демонстрировать свою неосведомлённость в этом фразеологическом обороте, ответил уклончиво:
— Будешь хорошо себя вести, Петро, то не сдам!
На что дед, явно озадаченный, кряхтя и не отрывая своего тяжёлого зада от потёртой поверхности крепкого табурета, повернулся к нему всем своим телом и, чтобы в свою очередь сохранить честь мундира, передал внучку небольшую стопку, наполовину заполненную некой жидкостью.
— Выпей, а то уж больно ты грозен как я погляжу!
Бориску очень интриговала эта слегка мутноватая жидкость, плескавшаяся в гранёном стекле, известная ему из многих фильмов о войне, и, особенно, по весёлому фильму "Самогонщики". Но, чтобы выждать время, он посмотрел пристально на большой оцинкованный бак с крышкой и на десятилитровый самогонный аппарат, стоявший на маленьком табурете рядом с печкой, из которого по марлечке в алюминиевую миску и капал тот самый заветный самогон.
— Хороший у тебя аппарат, Петро, но у дяди Никулина лучше! — Честно ответил он деду и как бы нехотя протянул свою ручонку к стопке и, уже не мешкая, почти залпом принял на грудь мзду, предложенную ему нарушителем закона.
Больше он ничего не мог сказать деду "из разряда нравоучения", потому что у него буквально перехватило в горле, да так, что он чуть было не задохнулся! И только глоток спасительного огуречного рассола спас ему жизнь. Дед Петро, конечно же, испугался. Это было видно по выражению вытянувшегося в овал его широкомордого лица со вторым подбородком, но убедившись в том, что внучек очухался, он весело рассмеялся и, успокоения ради, принял на грудь залпом полсотни грамм отменного первача. Быть может, именно эта проба крепчайшего алкогольного напитка была той самой первой ступенькой, способствующей раскрытию его феноменальной способности навсегда запоминать те или иные события и сцены из жизни буквально до малозначимых мелочей. И вот теперь, ровно полвека спустя, Борис, всматриваясь в своё прошлое сквозь муть возрастной катаракты, вдаль оставленных когда-то им берегов, отчётливо видит пред собой странно искривляющуюся, словно отражение в кривом зеркале, свинячью рожу деда Петра. А потом они, как два закадычных друга, проверяя на крепость, поджигали на блюдечке разлитый в неё самогон, горевший мерцающим голубым пламенем! Дед непрестанно курил сигареты без фильтра и заливисто смеялся. Они, быстро разучив незамысловатый текст, задыхаясь со смеху, несколько раз распевали развесёлую песенку:
Эй, Мишка-медведь, научи меня пердеть! Если не научишь, то по уху получишь!
Малыш, схватив чисто машинально, или подражая деду, из пепельницы ещё дымящийся окурок, и, затянувшись, видимо понарошку, так как он не закашлял, как обычно кашляют от первой затяжки некоторые герои из кинофильмов, как настоящий боец Красной армии, артикулируя каждое слово, сухо промолвил:
— Да, Петро! Славный у тебя самогон, а вот табак твой — дерьмо!
Жизнь провинциального городка мало чем отличалась от жизни большой деревни, где нет больших домов и кучи автомобилей, снующих туда-сюда по асфальтированным дорогам, людских масс, текущих по утрам нескончаемой рекой на завод, и даже ненавистного детского сада, которого Бориске вдруг стало остро не хватать. К тому дед Петро решил больше ему не наливать и уже на следующий день ностальгия по городской жизни стала томить романтическую душу этого сорванца, так как ему не с кем было поговорить и царящая вокруг тишина снова стала просто невыносимой. С утра немного побаливала голова — видимо, это были последствия похмельного синдрома, но в силу своего малолетства и житейской неопытности он про них ничего ещё пока и не знал. Тяжёлое положение спас дядя Боря, который, в отличие от своего младшего брата Коляна, явился ближе к полудню, как и полагается хорошо воспитанному молодому человеку, одетому в добротный костюм, видимо доставшийся ему по наследству от отца, так как был явно на пару размеров больше и как-то мешковато смотрелся на его щуплом теле. В руках у дяди Бори был плащ всё из той же болоньи и небольшой старенький чемоданчик, содержащий в себе помимо каких-то трусов и маек, большую бутылку, наполненную тёмной жидкостью и украшенную яркой этикеткой с намалёванной на ней губастой негритянкой. Естественно, что дед Петро искренне обрадовался только этой губастой дамочке и, от удовольствия потирая руками, немедленно пригласил дорогого гостя с порога прямо к столу. Неожиданно примчавшаяся на всех парах баба Маша бросилась обнимать всем своим грузным телом своего щуплого сынка — да так, что Бориска даже немного позавидовал своему новоявленному дядьке. В любом случае, возникший ажиотаж слегка приподнял его упадническое настроение и к тому же в калитке нарисовался какой-то сухопарый и совершенно лысый старикан с усами, в пенсне и с пустым мешком в правой руке. Где-то Бориска его уже видел и, слегка напрягшись, признал в очередном госте того самого деда Десюка, проживавшего где-то на железнодорожных казармах. Дед Петро, очень занятый в беседке раскупоркой привезённого ему презента, как-то нервно посмотрев на непрошенного гостя, всё-таки выдавил из себя некое подобие улыбки и хриплым голосом, полным фальшивой радости проскрипел:
— А, Илья, все семечки продал?
— Да, как всегда! — мягким голосом прошамкал дед Десюк, обнажив все два зуба, что оставались у него по одной штуке в верхней и в нижней челюстях и, совершенно не обращая внимания на натянутость в поведении хозяина дома, бросил в сторону пустой холщовый мешок и устремился к столу, на котором, словно на скатерти-самобранке, стала появляться вкусная еда. У Бориски приятно защекотало в носу и его желудок истошным воплем немедленно заявил о своём существовании.
— Ты знаешь, когда вовремя явиться! — любезно пробубнил себе под нос дед Петро, наконец-то раскупорив литровую бутыль.
Дед Десюк уже чинно сидел за столом в предвкушении чего-то приятного и его до синевы выбритое лицо источало, как солнце ясное, некую неземную благодать, а его мутные старческие глаза из-под толстых стёкол доисторических линз засветились неземным блеском. Малыш невольно сравнил его с Николаем Угодником, сошедшим к столу с иконы, что висела на стене в доме бабы Машиной соседки. Тогда как деда Петра он сравнил с толстым чёртом без хвоста и рогов, но судя по тому, что тот едко улыбнулся, малыш понял, что готовится какая-то пакость и не ошибся.
— Ну что, дед Десюк, с тебя штрафные двести грамм! — расплывшись в улыбке до ушей, сладко прохрипел Пётр Григорьевич, наливая из бутылки со смазливой негритянкой на этикетке доверху гранёный стакан. — Отличный ром! Кубинский!
— Да, давненько я такую роскошь не пил! — невольно облизнулся старик. — А то Борька всё чистый спирт только возит! — и, привычно перекрестившись, залпом опустошил содержимое гранённой ёмкости.
— Огурчиком! Огурчиком закусывай, дед! — несильно хлопая по костлявой спине полузадохнувшегося старика, напутствовал Пётр Григорьевич.
Бориска, вспомнив свой вчерашний опыт, даже поморщился, искренне прочувствовав на себе страдания деда Десюка, но тот вроде справился с серьёзным испытанием и как-то весь похорошел, размяк и его глаза вмиг, посоловев, заблестели странным светом, рот с тонкими губами расплылся в умильной улыбочке, а бледное лицо налилось нездоровым румянцем.
— Да, Петро, хорошая у тебя жена! Всё на стол тащит — промолвил дед Десюк, закусывая куском колбасного фарша из консервной банки, обозначенной как "Завтрак туриста", и по выражению его лица было видно, что ему сейчас очень хорошо. — Не то, что её мать! Все консервы держит в сундуке под амбарным замком, а ключ от него у себя на шее носит! Так мы с Борькой каждый раз, когда он приезжает, вынуждены её подпаивать, чтобы ключами завладеть! Я как раз ей ром в чай подливал! Да и много ей не надо, чтобы после такого крепкого чайка спать завалиться...
— Да, в этом ты прав, Десюк, что жена у меня просто бочонок мёда, но как говорится... — немного подумав, он решил не ругаться. — Тут к нам Николай на комбайне ночью наведывался! Так весь Бикин до сих пор ту ночь, пожалуй, вспоминает.
— Николай и к нам на тракторе ночью в мае наведывался. — охотно поддакнул ему дед Десюк. — Благо, что соседи с рыбалки возвращались и разбудили нас! Как раз тем днём первый дождь прошёл, а Колька уже было начал пахать наш огород! Так Анна прямо ему под передние колёса в грязь бухнулась и не дала ему пластов нарубить! Ведь потом эту глину только киркой можно было бы раскрошить! А этот козёл выскочил из кабины и свою бабку родную за ноги стал в сторону оттягивать, но Анна смогла от него отбрыкаться и, кажется, каблуком в лоб так ему угодила, что он обиделся на нас и больше не приехал огород пахать! Пришлось за три бутылки "Экстры" тракториста из совхоза нанимать! Бориска, как заворожённый, во все уши слушал беседу стариков. "Интересно живут!" — подумалось ему и тут в разговор вмешался дядя Боря, до этого момента тихо сидевший напротив него по другую сторону стола, культурно приобщаясь мелкими глотками к рому из своей рюмки. Видимо, он специально не вступал в разговор, дожидаясь пока баба Маша наконец-то закончит свои вечные хлопоты по хозяйству и присоединится к всеобщему веселью. И когда его мать наконец-то грузно плюхнулась на специально для неё забронированный стул, он неспешно стал вещать свою историю.
— Николай и ко мне на позапрошлой неделе в Хабаровск с дружеским визитом заявился. Весь чёрный и чумазый, как чёрт. Оказалось, что когда он траву косил у моста, то рядом с ним товарняк с углём остановился на путях. Так он в вагон забрался и ко мне в гости прикатил. Ну, моя вторая половина постелила ему на полу матрасик и он таким как и был бухнулся на белые простыня. Моя Галя ему и говорит: "Ты бы, Коля, хотя бы свои ноги грязные помыл!" Ну, а он её и спрашивает:
— Почём знаешь, что они у меня гЛязные?
— Так они у тебя из-под простыни торчат! Чёрные как у негра! — рассмеялась она.
— А я их спЛячу! — ответил ей брательник мой и свои ноги себе под простынь засунул, рассмеялся Борис, так как видимо любил ловко передразнивать картавость своего брата. — А поутру нельзя его было в рваной майке и грязных штанах отпускать! Ну мы его отмыли, в мой новый костюм нарядили, денег дали на билет и отправили до дома! А вчера я проездом из Владивостока к нему заехал за костюмом, а он и ответил мне: "Хошь бери, хошь не бери, но я в твоём костюме дрова рубил и штаны твои сигаретой прожёг"!
Неожиданно все присутствующие за столом дружно рассмеялись.
— Да, без моего Коленьки скучно бы нам всем жилось! — как бы подвела итог бабушка Маша и маленький Бориска с ней невольно согласился.
А когда дед Петро, как бы невзначай, подлил малость рома в стакан деда Десюка, то малыш, явно из самых добрых побуждений, пользуясь случаем, что взрослые отправились на летнюю кухню смотреть новый самогонный аппарат, успел ополовинить дедов стакан и наполнить его доверху обычным лимонадом "Буратино", сделав первый в своей жизни коктейль! Благо, что дед Десюк не пошёл обратно на казармы, да и вообще не вышел из летней кухни. По всей видимости, взрослые продегустировали вчерашний первач и его мертвецки пьяного там же и уложили спать на кушетку. Ну а утром, когда старик очнулся с больной головой, то первым кого он увидел пред собой и был, конечно же, маленький Бориска:
— Что, Десюк, головка ва-ва?! — участливо спросил его правнучек и сердобольно вздохнул.
В следующую субботу к обеду, когда дядя Боря уже покинул отчий дом, совершенно непонятно зачем в Бикин вернулась мама Мила. В момент её чудесного явления Бориска сидел за столом на открытой веранде, на которой можно было укрывшись от непогоды любоваться красотой дождя. Но в этот солнечный день, когда уже дедушка Илья в речку написал, да так, что в ней стало холодно купаться, то они с дедом Петро, укрывшись под навесом, в благодатной тени изучали огромную газету под названием "Правда". Дед что-то бубнил себе под нос, тогда как Бориска был занят пристальным изучением трёх больших фотографий, что красовались на её первой орденоносной странице. Газета была большого формата, хотя рожа известного комбайнёра, намолотившего стране много зерна, смотревшая на малыша с её огромной фотографии, ничем особо не отличалась, кроме размера, от той малюсенькой, с которой в прошлую пятницу смотрел на него его дядя Колян с передовицы газетёнки "Бикинская правда". Естественно, чтобы не умереть дураком, Бориска пытался вникнуть в смысл "абракадабрщины", озвученной дедом Петром, и, таким образом, в его голове засело сказанное им: "Правды" нет! "Россию" продали, остался один "Труд"! Далее старый ворчун занялся вопросом экологии и это можно было понять по фотографии, на которой красовался какой-то многотрубный завод, который возвышался над водной гладью, словно Крейсер "Аврора", и до сих пор в Борисовой голове эхом отзывается: "Эти долбанные чехи всю экологию Байкала засрали"! Про фотографию родственника дяди Коляна, запечатлённую на фоне такого же комбайна, что не так давно насыпал перед калиткой кучу овса, дед Петро так и сказал: "Косят, косят! А потом, как при Хрущёве, снова начнут золото в Канаду на хлеб обменивать"! С третьей и самой большой фотографии Бориске улыбнулась его же баба Маша, но приглядевшись получше, он признал в ней мамину тёзку — тётю Люду, которая каждый раз с экранов маленьких телевизоров сообщала ему о том, что она смотрит в озёра синие и в полях ромашки рвёт. Тогда как про рядом стоящую с ней важную женщину в красивом трикотажном пиджаке с откладным воротником с белой каёмкой, ему ничего не было известно и он даже осмелился спросить всезнающего деда, ткнув пальчиком в лоб этой женщины: — Петро, а это кто?
— Фурцева! — нехотя ответил ему тот. — Культурой заведует и от неё все артисты за бугор улетают, как моль от Дуста! Конечно, Бориске хотелось задать ещё много вопросов, как в калитке показалась его мама в таком же шикарном костюме тёмного фиолетового цвета, тогда как на Фурцевой тот был явно посветлее. Невольно залюбовавшись ей, малыш невольно представил мамино лицо вместо Фурцевой и впервые его душа наполнилась чувством гордости.
— Красота! — вырвалось из его уст, хотя дед Петро, которому вообще было чуждо чувство прекрасного, от удивления только открыл рот от удивления и его маленькие глазёнки замигали, как будто бы их чем-то запорошило.
— Милка, а ты чего так рано? — выдал он немедленно, как только его мозги снова стали соображать и язык принял прежнюю эластичность.
— Да, Борис мой своей ревностью меня совсем задолбал! — на ходу бросила ему в ответ мама Мила, едва калитка, словно дверца мышеловки, благодаря мощной пружине, захлопнулась у неё за спиной.
— Маша скоро подойдёт! Она пораньше отпросилась с работы! Сегодня у нас на ужин настоящий узбекский плов! — Радостно сообщил ей дед Петро и даже причмокнув в предвосхищении. — Пальчики оближешь!
— Да, я смотрю, Петрович, что ты уже хорошо нализался! — так же радостно ответила ему Мила, загребая в свои материнские объятия подбежавшего к ней малыша.
— Тебя это не касается! — резко ответил ей Петрович и уж было хотел что-то ещё добавить, но вместо обещанной бабы Маши за калиткой показались три солдата-азиата с поклажей в руках. Бориска пока ещё не знал того, что представляет из себя блюдо "Узбекский плов", но всё же запомнил этот кулинарный термин. Парни были рослые и все как на подбор! Неожиданно жизнь во дворе закипела и уже между летней кухней и домом появился длинный импровизированный стол из досок, на котором один из узбеков по имени Мурза очень мелко нарезал головки лука для особого салата и всё время плакал. В большом закопчённом казане, разместившемся в языках пламени прямо на кирпичах в огороде, в кипящее подсолнечное масло были брошены лук, морковь и баранина. Поэтому подлый ветер, внезапно подувший с той стороны, стал доносить предательски вкусные запахи и настолько соблазнительные, что голодное дитя почувствовало себя искушаемым самим дьяволом, о кознях которого ему на днях поведал дед Десюк. Вскоре на эти же запахи с работы притащилась обвешанная со всех сторону кучей объёмных сумок бабушка Маша и с ходу бросилась в бой, чтобы поскорее накрыть на стол. Впервые в своей жизни Бориска познал такие понятия о скоротечности и долготечности времени, ибо в этот раз оно не то, чтобы шло не торопясь, но явно тянулось словно зубная боль или караван верблюдов, заплутавший в дюнах пустыни Каракумы. Но, как говорится, слава богу, что в этой жизни всё приходяще и также уходяще, и малыш в числе первых оказался за нарядно накрытым столом, источавшим всё благолепие и обильность среднеазиатской кухни. Перед его восхищёнными глазами стояло огромное блюдо с загорелым на солнце рисом, покрытым длинными макаронинами из моркови и, конечно же, венцом этого шедевра поварского искусства были огромные ломти зажаренного мяса! Так же, можно было видеть пару тарелок маринованного на узбекский манер нарезанного лука, салат из свежих помидоров с бабушкиного огорода и кое-что по мелочам. Напротив него разместились, словно три былинных богатыря бескрайних степей, которые, в отличие от хмурового Ильи Муромца с сотоварищами, просто улыбались, зубоскаля красивыми и крепкими зубами. по сторонам от него уселись мама Мила и бабушка Маша. Ну, а дед Петро, оказавшись побоку, главенствовал над всем этим несказанным пиршеством, но Бориске было явно не до него и он сказал речь:
— Узбекский плов! Настоящий! Вкусно! — и уж было протянул ручонку, чтобы схватить самый красивый кусок мяса, как дед раскрыл свой рот, желая что-то ему сказать. Малыш, уже заранее зная все его грязные хохмы, гневно повернул к нему свою головёнку и цедя сквозь зубы нанёс первым свой удар:
— А ты, Петро, злой и плохой! Тебя убить надо!
И нисколько не обращая внимание на застывшее в маске удивления лицо деда Петра, немного подумав, малец добавил:
— Вот, только пули на тебя гада жалко...
Естественно, что тот, кому адресовалось это предостережение, снова попытался что-то сказать, но тут же заполучил ещё более краткое словцо:
— Зарежу! — резким тоном добавил малец и, уже не обращая внимание на ответные эмоции деда Петра, обжигаясь, схватил свой заветный кусок сочной баранины.
Злой дед, никак не желая оставаться в долгу, как будто ужаленный в свой крупный зад ядовитой змеёй или ударенный мощным разрядом электрического тока, так и подпрыгнул на стуле всей массой своего грузного тела и взревел, словно раненный бык:
— Да что этот сопляк себе позволяет?!
Но зверёнышу, отчаянно вгрызавшемуся своими молочными зубами в мякоть буквально таящего во рту молодого барашка, до него явно не было никакого дела, ибо сейчас у него было кому за него заступиться. Его мама Мила, переодетая на тот момент в какой-то простой ситцевый халат, украшенный дурацкими цветочками, как бы нехотя поднялась со своего места и по привычке запустив руки "в боки", в несвойственной для неё манере, ласково ответила Петру Григорьевичу:
— Насколько я вижу, то это у вас, уважаемый, сопля из носа выкатилась!
Судя по всему, она устала лаяться последние две недели со своим ревнивым мужем-татарином и ей не хотелось портить такой замечательный вечер очередными выяснениями. Дед Петро тоже не хотел показать себя с плохой стороны в присутствии его подчинённых солдат, каждый из которых заведовал тем или иным складом местного военного гарнизона и нехотя бурча себе под нос: "И чему их только в детском саду учат?", поднял отлетевший с сторону увесистый стул и в глубоком молчании занял своё председательское место за столом. Естественно и то, что Мила не могла быть сама собой, если последнее слово не останется за ней, и уже в примирительных тонах она даже отвесила деду в словесной форме звонкого леща:
— Вы, Пётр Григорьевич, любой школьный коллектив педагогов за пояс заткнёте!
В последующем дед Петро так и не успокоился и пожаловался на Бориску кому-то из соседей. Так прозвище "Убью-зарежу" ещё долго сопровождало его по жизни и он, проходя с бабой Машей по Вокзальному переулку, пару раз слышал из соседних дворов: "А вон Маша пошла со своим "Убью-зарежу"!
Тогда как у деда Десюка на железнодорожных казармах местные пацаны вообще не звали его по имени и вместо "Здравствуй, Боря" его встречал и стар и млад словами: "А, убью-зарежу пришёл"! Поначалу Бориску это сердило, но он так свыкся с этой напастью, что в нескольких спорах со своей воспитательницей детского сада резюмировал ту или иную дискуссию своим коронным "убью-зарежу", но об этом позже. А в тот вечер Мурза, взяв в руки неизвестно откуда появившийся дутар, зашелестел проворными пальцами по его струнам и Саид, отбивая такт на пластиком тазике, словно на бубне, спровоцировал Рашида на исполнение какой-то зазывной песни. Дед Петро, должно быть понимавший что-то из узбекского языка, как кот мартовский мурлыкал её слова себе под нос. Вечер явно удался на славу и маленький Бориска, набивший свою утробу более чем под завязку, как бы подвёл итог этого сабантуя:
— Плов... настоящий... узбекский... вкусно...
Последнее, что он вспоминал потом, было то, что он стоял на стуле над тазиком полным кипятка, который мама Мила только что сняла с жаркой печки и, видимо, она побежала за холодной водой, но где-то снова столкнулась с Петром Григорьевичем, ибо издалека до него доносились уже привычные отрывки фраз их словесного поноса. Долго стоять ему просто надоело и зажатый в угол, он решил перепрыгнуть этот таз, но оказался прямо в крутом кипятке... Он орал и, как в тумане, видел ужас на лице его мамы Милы, а потом она несла его куда-то на своих руках и нависшее над ним широкое лицо какого-то добродушно улыбающегося ему парня, который, сняв со своей коротко стриженной макушки белую пилотку или поповскую шапочку, одел её ему прямо на лоб. В ярости раненный боец сорвал с себя этот белоснежный головной убор и бросил в какую-то эмалированную лохань, наполненную жёлтой жидкостью ядовитого оттенка. Потом резкая боль в ногах, тишина и тьма... Так же его память сохранила некий рваный фрагмент — он в какой-то комнате, рядом спит, отвернувшись к стенке, его мать всё в том же ситцевом халате, а перед ним на табуретке тарелка с расплывшимися в кисель макаронами и последние его слова, что он проворчал себе под нос, были:
— Этими помоями только чушек кормить.


Глава 2
Младшая группа круглосуточного содержания.
Наконец-то на улицу пришла настоящая весна. Мама Мила и папа Борис по привычке ругались между собой и худосочная, интенсивно жестикулирующая тощими ручками фигурка его отца в плаще и в шляпе постоянно мелькала перед глазами и не позволяла Бориске видеть солнце. Зато он, непринуждённо расположившись на скамейки около входа в какое-то строение с замызганным фасадом грязно-жёлтый окраски, мог лучше разглядеть профиль лица своей мамы. Как всегда, она была прекрасная в своём гневе и на её непокорной голове красовался всё тот же очень модный шиньон, выразительные глаза были подведены тушью точь-в-точь, как у египетской царицы Клеопатры с фотографии импортного журнала, правильно очерченные губы были выкрашены в яркий цвет.
— Ты чего так вырядилась? — неистово кричал на неё папа. — Опять цвет губной помады поменяла?
— Да пошёл ты в... Караганду! — ответила ему мама Мила, как бы подводя итоги всего уже ранее сказанному друг другу в очередной дискуссии, детали которой ребёнок совершенно не хотел знать. Ему уже порядком поднадоела эта история взрослых, и стала напоминать нескончаемую сказку про "соломенного бычка". Тогда как на улице царствовала весна и воробьи, пережившие суровую зиму, заливисто чирикали, перелетая с ветки дерева, покрытого липкими едва распустившимися листочками. Просыпающаяся растительность удачно выделялась своим насыщенным зеленоватым цветом на синем фоне ясного неба, украшенного словно клочками ваты убегавших куда-то барашко-образных облаков. Наконец-то сознание стало возвращаться к нему после перенесённого тяжкого испытания, но почему-то он не мог вспомнить то что с ним происходило после прибывания в цинковом тазу наполненном крутым кипятком.
— Борис! Хватит меня доставать! Я с поезда! Я устала, где ключи от квартиры? — Ге на шутку разозлилась мама Мила.
— Да замолчи же ты! Нет никаких ключей! Я их где-то оставил и может быть на заюыл на работе! — Истошно крикнул в ответ ей папа Боря, но как будто бы слегка придя в себя, стал лихорадочно рыться в своих карманах, начиная с самых глубоких, что были встроены в его длиннополый плащ.
Неожиданно мама Мила рванула в сторону настежь открытой двери подъезда и скрылась во мраке дверного проёма. За ней последовал её истеричный муж, пару раз нервно передёрнув плечиками, узость которых слегка компенсировались покроем импортного плаща. До покинутого ребёнка донеслось лишь удаляющееся цоканье каблуков с металлическими набойками и он, задрав голову, смотрел на небо, которое уже залито лучами полуденного солнца, своими голубыми глазами разглядывала его. Последнее время мир взрослых с его бесконечными распрями и скандалами стал по-настоящему пугать его. И ему было хорошо только на железнодорожных казармах в обществе двух добрых стариков, где никто на него не орал и ему не приходилось в ответ говорить какую-нибудь очередную гадость. Поэтому малыш для себя уже твёрдо решил — никогда не взрослеть и ни за какие коврижки! Может быть, потому что ему там было так хорошо, он и не мог вспомнить ту страшную зиму или воспоминания о ней сами по себе вырвались с корнями из его сознания из-за той нескончаемой боли в ногах. Родители ушли, а он остался сидеть один в своём одиночестве на скамейке и, почувствовав себя брошенным всеми на произвол судьбы, стал читать с выражением самому себе стихотворение известной поэтессы Агнии Барто:
"Зайку бросила хозяйка!
Под дождём остался зайка..."
Не дочитав до конца это замечательное стихотворение, малыш, услышав крик, невольно задрал вверх свой чубчик, снова посмотрел на небо, на котором не было ни тучки и только на уровне пятого этажа на фоне жёлтого фасада он увидел чёрный силуэт маленького человека без плаща - это был его папа. Малыш хотел крикнуть ему, но передумал. А меду тем его папа, прижавшись лицом к стене, медленно продвигался в сторону другого открытого окна — того самого, где была их коммунальная кухня. Из подъездного окна показалось лицо его мамы и, судя по постоянно меняющимся гримасам слегка портящих её природную красоту, Бориска понял, что мама даёт ценные советы его папе и ему на ум пришёлся другой стих всё той же поэтессы:
"Идёт бычок, качается!
Вздыхая на ходу:
Ой, досточка кончается,
Сейчас я упаду...
Едва он успел дочитать до конца этот замечательный стих, как папина фигура внезапно отклеившись от стены фасада и, слегка покачавшись туда-сюда, стремительно спикировала ногами вниз, успев что-то крикнуть на лету. Малыш не успел ни о чём-либо подумать, как его папка, словно былинный богатырь, свалившись прямо с неба, врос по колени в недавно вскопанную клумбу и закричал что есть мочи нечто нечленораздельное! Потом папа упал спиной в грязь и разразился благим матом. А его сын подумал о том, что тут явно не обошлось без стажировки у деда Петра. На время, оторвав свой взгляд от папы, корчащего в грязи, он стал переживать о судьбе своей мамочки. Но увидев, как та шустро проделав путь между окном "А" до окна "Б" и ловко подтянувшись за подоконник, юркнула во тьму оконного проёма, он облегчённо вздохнул. Если честно, он не был шокирован нецезурными словами, изрыгающимися из уст его культурного с виду папы. Невольно вспомнилась загадка, заданная дедом Петром:
"Чем отличается человек, упавший с первого этажа, от того, кто упал с девятого?"
Тогда малыш не смог ответить и получил от старого насмешника логичный ответ:
"Тот, кто падает с девятого этажа, кричит в полёте, пока не коснулся зеамли. А тот, кто упал с первого этажа, кричит уже после того как...!"
Но зато теперь, благодаря папиному несчастному случаю, малыш обязательно спросит деда:
"Чем отличается мужик, упавший на землю с пятого этажа от тех, что уже попадали с первого и с девятого этажей?"
Слава богу, что он не успел броситься на помощь упавшему отцу, так как непременно был бы сбит своей вечно перепуганной мамой, вылетевшей из двери торпедой и сломя голову бросившейся к своему раненному герою, спустившемуся на землю без парашюта. Таким образом, благодаря своему отцу, малыш избежал злой участи оказаться на следующий же день в детском саду, куда ему совсем не хотелось идти, ибо перед ним, как в страшном фильме "Вий", во снах и наяву являлись огромные, как у совы, глаза его воспитательницы Анны Ильинишны, но об этом позже. Таким образом, возмужавший Бориска внезапно получил назначение на должность медбрата и хорошо присматривал за покалеченным папой Борей, так как мама Мила уже на следующий день, как обычно, отправилась на свой любимый завод "добывать мамонта"!
— Бедная мама! — подумалось ему. — Теперь ей приходится пахать за себя и за этого парня, что валяется тут на диванчике день-деньской, будучи стянутым каким-то корсетом и с загипсованной ногой! Его даже на казармы к деду Десюку не сплавить!
Подойдя к вечно молчавшему отцу, он ненавязчиво поинтересовался:
— Пап, а пап, теперь у тебя как у бабы Яги тоже костяная нога?
— Лучше бы твоя мать тогда на картошку поехала! — сухо ответил ему отец и слегка поморщился, как будто от какого-то дурного воспоминания.
Малыш уже привык, что его папа Боря мог часами напролёт говорить о каких-то винтиках-шпунтиках, о цвете маминой губной помады, но про другие вещи он молчал, словно рыба, набрав в рот воды.
— А почему мама не поехала на картошку? — не удержался Бориска, но увидев, что папа снова уставился глазами в потолок, кряхтя пошёл за водой для больного отца и уже около двери, развернувшись к нему, сочувственно посмотрел на него и с тяжёлым вздохом выдавил из себя:
— Бредит!
В это время у него самого болели ножки, но он держался молодцом, хотя гнетущая обстановка ему совсем не нравилась и даже ежевечерние скандалы родителей его уже совсем не забавляли. И если его отец мог себе позволить роскошь день на пролёт глушить барматуху или водяру, которому ему каждый раз приносили сердобольные товарищи по работе, то бедный малыш себе и такого позволить не мог, так как папа всегда оставлял после себя до последней капельки выпитую бутылку.
Тупиковое положение спас неожиданный визит дяди Бори, явлению которого Бориска очень обрадовался, а уж его последствиям, что незамедлительно последовали сразу же после такого важного события в его жизни, и нарадоваться просто не мог.
— Оставь Милу в покое, она уже боится с работы до дома возвращаться! — с ходу в резкой форме выпалил дядя Боря папе Боре.
— Тебя это не касается! — ответил папа дяде Боре.
Быть может, они ещё и многое другое успели наговорить друг другу, но это были последние слова, услышанные Бориской, когда он вернулся комнату. Чуть позже он увидел, как папа Боря, сказав: "Ах, так!", припечатал дяде Боре обычным утюгом прямо в лоб. А потом с работы пришла мама и папа, после привычного им уже общения на тему: "Почему опять задержалась?", влепил ей звонкую пощёчину.
— Ах так! — в ответ сказала мама и от всей души запустила увесистую пивную кружку папе Боре прямо в лоб и не промахнулась! Кружка, встретившись на своём пути с твердолобым препятствием, разлетелась вдребезги на мелкие кусочки.
Воспользовавшись моментом пока ошеломлённый папа приходил в себя, мама Мила схватила Бориску на руки и, на ходу закутав его в старое покрывало, прямо босиком побежала в соседний барак к своей подруге, где они и провели какое-то время, сидя на стуле в маленькой прихожей.
— Лучше бы ты тогда на картошку поехала! — сказала подруга его маме и Бориска, смотря на эту дородную свинью в замызганном халате и в причёске с бигудями, зло посмотрел ей в глаза и ему стало почему-то очень жалко самого себя, даже не понимая — при чём тут картошка?
Наутро прохожие могли бы наблюдать такую сцену или художник непременно бы написал свой шедевр: "Три Бориса". Естественно, что на месте Ильи Муромца был бы маленький Бориска, а по обе стороны от него — два других былинных богатыря с огромными бланшами под глазами. Естественно могло быть и то, что дядя Боря, имевший синяк и шишку на правой части лица, с точки зрения правильности построения композиции, занял бы своё место по правую руку от главного персонажа картины, тогда как папа Боря смог бы встать с левой стороны, но папа Боря не мог спуститься на бренную землю. Что касаемо Бориски, то он, совершенно неогорчённый всем случившимся, по-деловому спросил свою самую красивую маму на Свете: "Ну, что? Поехали на казармы к деду Десюку?"
Напрасно малыш радовался скорому возвращению на железнодорожные казармы, где ещё не так давно ему было так тихо и тепло, потому что всё вышло как раз наоборот. Трудно сказать, плохо это было или хорошо на дальнюю перспективу, но тем грядущим летом 1969 года ему было не суждено вернуться на казармы к деду Десюку. В том судьбоносном году он туда вообще не попал и жизнь его внезапно изменилась до неузнаваемости.
Неизвестно откуда у мамы появился новый ухажёр —дядя Вова, который, в отличие от его папы Бори, был во всех пропорциях куда крупнее, а если быть более точным, то представлял собой полную противоположность его худосочного и въедливого родителя, как внешне, так и внутрене. Дядя Вова чем-то был похожь на огромного, но очень печального медведя.
"Опять мать в крайности бросается!" — подумалось Борисе, но он, сидя верхом на горбушке у этого здоровенного мужика, не решился озвучить вслух своё умозаключение, предпочтя занять место стороннего наблюдателя и внимательного слушателя, что было совершенно ему непривычно.
И вот, пока его папа Боря, оказавшись в полном одиночестве в пустой коммунальной квартире, глушил водяру, метал икру и кусал свои локти, мама Мила, неприлично хорошо выглядевшая для только что разведённой молодой женщины, неспешно прогуливалась в обществе нового кавалера недалеко от красногранитного фонтана в бронзе, на который по сей день можно наткнуться на площади имени дедушки Ленина.
На оживлённых улицах города бушевал месяц май и, следуя импульсу, заданному матерью природой, жизнь обновлялась прямо на глазах и мама Мила в свои неполные двадцать шесть лет также жаждала грандиозных перемен в своей жизни. Тогда как наследие её прошлого взирало на всё происходящее с высоты занятого им положения и никак не мешало ей излагать своему новому спутнику по жизни очень длинный список её желаний, но как говорится: "Если хочешь рассмешить бога, то поделись с ним своими планами".
Как ни странно, но дядя Вова, взяв пример со своего пасынка, не мешал Миле высказываться в привычной ей бурной манере и поэтому её просто понесло куда-то в заоблачные дали:
— Надо срочно выбить нам квартиру, обзавестись новой мебелью, купить детскую кроватку и диван раздвижной для Борьки...
И, пока мама Мила всё это вещала, дядя Вова её никак не перебивал, но он так долго и внимательно слушал, что казалась, как будто он прислушивается даже к биению её сердца и к мельчайшим тональностям женской души. А она всё говорила, говорила и говорила...
— А может мы просто пойдём выпьем водки? — Вежливо предложил ей дядя Вова.
Неизвестно какой чёрт дёрнул Борису за язык или он уже засиделся на плечах у маминого избранника, но он не смог удержаться, чтобы не обнародовать результаты своего глубочайшего размышления. Атмосферно рассматривая черты лица главного революционера страны, застывшего в чугуне, он на выдохе сказал в спокойном тоне:
— Да, мать, поменяла ты шило на мыло!
Тут маму Милу прорвало словно плотину Днепрогэса и чего она только не наговорила дяде Вове о том, что она думает про него. А тот, видимо, желая бежать от неё прочь куда глаза глядят, первым делом избавился от своей поклажи, тяжесть которой до этого не замечал. Бориска, внезапно оказавшись на своих двоих, предусмотрительно отошёл в тень, ниспадающую от памятника дедушки Ленина, мудро решил не вмешиваться в разговор взрослых. Точно неизвестно про то, как они и сколько времени мама и дядя Вова выясняли свои отношения, прежде чем нашли жизненно важный консенсус для принятия конструктивного разрешения сложившихся их антагонистических противоречий! Таким образом, для прекращения борьбы противоположностей в достижении ими порою кажущегося единства, Бориска на следующий же день угодил за решётку круглосуточного садика.
И вот, уже будучи в статусе узника совести, он неспешно прогуливался вдоль металлического ограждения, отделявшего его от свободного мира, даже не зная том, что в это же самое время его коллега по борьбе — дядя Саша Солженицын оказался в том же положении. А из окон верхних этажей многоквартирного дома, на первом этаже которого и разместилось это исправительное заведение, как будто в насмешку над его узниками непрестанно хрипел голос другого дяди Вовы под аккомпанемент рваных тактов его гитары:
Пусть Жираф был неправ, -
Но виновен не Жираф,
А тот, кто крикнул из ветвей:
"Жираф большой — ему видней!"
Ошарашенный Бориска вёл себя сначала хорошо и за такое поведение режим его содержания был смягчён и на выходные наш несчастный борец за правду, а может быть, выскочка и хам, получил свою первую увольнительную. Так он оказался в совершенно неизвестном для него жилом помещении, расположенном за номером "1А", что на улице Паровозной среди кучи народа и их малолетних детей. Центральная зала этого домика была залита солнцем и он долго бы ещё растеряно озирался по сторонам, но, к счастью, к нему подошёл смуглый мальчуган дошкольного возраста с выразительными карими глазами и предложил поиграть в кубики. Мальчика звали Лёхой и он уже умел складывать при помощи своих больших кубиков настоящие слова. Бориска был вынужден констатировать то, что его кубики были намного меньше и свою абсолютную безграмотность, которую он постарался скрыть за маской вдумчивого выражения лица. Краем глаза он то и дело поглядывал на двух крупных молодых женщин, явно похожих в общих чертах на дядю Вову. Прислушавшись повнимательней к их разговору, он выяснил для себя, что одну из них звали Лида, в вторую Рая и что они были замужем — кто-то за Васей, а кто-то за Алексеем. К сожалению, читать он не умел и сразу же переключил своё внимание на маленькую брюнетку с пышными шевелюрой и серьёзным выражением лица, которая, явно никуда не спеша, косолапо вошла в зал из соседней комнаты. Лёха, не отвлекаясь от своих больших кубиков, нехотя бросил:
— Это Ритюлька и ей два года...
— Всего два года? Такого не бывает! — Явно сглупил Бориска — Мне уже четыре года!
— И не такое бывает! — Всё так же в глубокой задумчивости пробурчал Лёха — Мне уже семь лет и я в этом году пойду в школу.
Со стороны, где находилась кухня, почувствовался запах жареных котлет и послышался возмущённый голос мама Милы — она опять что-то и кому-то доказывала, не скрывая своих эмоций, но другой женский голос её резко остановил:
— Если жить, то не людей смешить!
Из той же комнаты, откуда только что вышла Ритюлька, внезапно выскочила какая-то стройная и очень красивая блондинка лет двадцати в парике и, пробежав мимо гостя, она куда-то явно спеша уже на выходе из залы, притормозила и крикнула в сторону откуда доносился аппетитный мясной дух:
— Мама, что к обеду надо ещё купить?
С кухни ей что-то ответили насчёт картошки и чеснока...
— И Вовику не забудь бутылочку купить! — напутствовал её заботливый Бориска.
"Кто, живя на земле, не грешил? Ну, а кто не грешил — разве жил?" — сказал один мудрец и Бориска, загремев на целый год детский садик круглосуточного режима, мог бы легко согласиться со столь мудрым изречением. Что можно интересного рассказать о людях праведных и тем более счастливых, которые ходят день за днём в детский сад, затем в школу, ездят в пионерские лагеря и в конечном итоге приходят на завод? Каждый раз, видя полноводную реку людей, протекающую по утрам мимо него под непрестанное завывание заводского гудка, он думал: "Вот подрасту я скоро, пойду на завод и сразу же умру!"
Ну а пока ему пришлось на собственной шкуре вкусить всю монотонную прелесть тюремного режима отравленного местным паханом в лице грозной Анны Ильиничны — воспитателя сталинской закалки, несгибаемого борца, кавалера высших педагогических регалий и прочих лестных эпитетов. Бориска хорошо запомнил тот год, но ему никогда не хотелось вспоминать эту нелёгкую годину за исключением отдельных моментов. Невольно напрашивается сравнение с чёрствой булкой хлеба с изюмом. Тогда он радовался каждой изюминке, попадавшейся ему, но чтобы её добыть надо было непрестанно давиться всем остальным. После того, как они с мамой пошли в люди и были вынуждены скитаться по летним кухням частного сектора, то он не стал осуждать её, ибо на подсознательном уровне ощущал весь трагизм сложившейся ситуации. В первую очередь его память сохранила то, как они вдвоём по субботам пешком возвращались по железной дороге в очередную хижину и ему приятно было напевать слова из весёлой песенки: "Опять по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке". Малыш понимал, что во всём виновата молодость и бедность мамы Милы и никчёмность его нынешнего папы Вовы. Судя по всему, втык полученный его мамой от бабы Лены, пошёл на пользу молодожёнам. Мама Мила, по крайней мере при нём, стала иногда умерять свой напор и неистовую прыть, хотя у неё это не всегда получалось, а папа Вова не всегда уже будучи таким угрюмым, подарил своему пасынку настоящий трёхколёсный велосипед голубого цвета с эмблемой медведя. Краем ухо дитя услышал новость, что с папы Бори были взысканы алименты за три месяца и маме скоро дадут комнату в заводском бараке.
Эти новости настраивали его на позитивный лад, вселяя тем самым надежду, что эта чёрная полоса в его жизни не навечно. К тому же, долгая дорога по шпалам и отсутствие папы Бори, с которым мама вечно воевала или отбивалась от него все последние годы, сделали своё дело и она впервые стала беседовать со своим сыном и даже задавать ему какие-то вопросы:
— А чем вы сегодня в садике занимались? — Спросила она, чтобы отвлечься от тяжких дум.
— Мы ели утку на обед, но нянечка пошла на кухню ругаться с поварами! Я слышал, как она там кричала: "Хватит детей обворовывать! В тарелках только жирная шкура!"
— Я обязательно спрошу Анну Ильиничну насчёт утки! — Со всей серьёзностью ответила мама и как будто бы дернулась, чтобы ринуться снова в детский сад.
— Мама, ничего не говори Анне Ильничне про утку! Она меня потом со свету сживёт. У неё только один любимчик — Вовка Классиков, и он капитанскую шапку с кокардой вторую неделю носит. — Резко сказал Бориска и чтобы хоть как-то заговорить маме зубы, он решил срочно переключить её внимание:
— Многие девочки и мальчики засовывают головы между прутьями забора, а я не засовываю!
— А почему ты не засовываешь как все? — Со всей серьёзностью заинтересовалась мама.
— Потому что я не дурак, так как голову можно куда угодно засунуть, а вот высунуть обратно... да и Петро говорил: " Все в омут полезут и ты тоже?"
Но такие разговоры случались у них не часто и малыш понимал, что маме утром надо на завод, вечером — планёрки, да ещё и папа Вова с ней занимается "половыми сношениями", чтобы детей понаделать ей. Хотя малыш ещё толком не знал, что буквально означает то самое... про которое ему дед Десюк так и сказал, когда ему внучек задал деликатный вопрос: "Откуда берутся дети?". Он вообще решил никогда не выдавать маме деда Десюка, с которым они по вечерам почитывали библию и, в отличие от других людей, дед всегда говорил ему правду или, по крайней мере, то, что думал! Бориске достаточно было и того случая, когда после просмотра фильма "Гадюка", он спросил маму: " А что такое сифилис?", про который ему деревенские пацаны уже всё рассказали, но мама ничего не ответила, но зато вся покраснела и как будто бы застеснялась. Вот поэтому Бориска избегал с ней о чём-либо откровенно разговаривать и задавать глупые вопросы.
Следующим утром в детский сад пришёл папа Боря и принёс с собой передачу. Они разговаривали через калитку, как было положено посетителю говорить с заключённым. В передаче были настоящие западные груши и яблоки, а так же лесные орехи "Фундук" и ещё что-то вкусное, но, когда папа узнал о голубом велосипеде, то тотчас убежал куда-то и вернулся только к вечеру с таким же велосипедом, но только зелёного цвета. После этого визита сын больше никогда не видел своего родного отца и, уже став большим, он нашёл его через адресное бюро за пять копеек. Общение с постаревшим отцом не обрадовало его, так как тот по старинке стал разглагольствовать про свои любимые винтики и фунтики. Об умерших и ушедших нет смысла говорить плохо, а тот велосипед мальчишки из старшей группы уже через два дня разломали на запчасти.
В круглосуточной группе вовсю свирепствовала Анна Ильинична и, когда по вечерам все нормальные дети за окном играли во дворе соседнего дома, то её питомцы уже лежали солдатиками в железных кроватках. Поэтому в послеполуденный тихий час заключённый Бориска просто не мог уже спать и поэтому молча простаивал это время где-нибудь в углу, но довольно о грустном! Всё таки, пару раз на выходные его привозили к бабе Лене и если у кого-то "семеро по лавкам", то в её доме и яблоку негде было упасть — так много скапливалось народа в её маленьком доме, а в огороде росло много кустов вкусной малины и созревала огромная грядка благоухающих помидоров. Бориска быстро скорефанился с Лёхой и они уходили даже за Железнодорожную больницу и пролазили под вагонами в железнодорожном депо, за которым скрывалось в камышах настоящее озеро. Баба Лена была очень строгая бабушка и поэтому строго настрого запретила всем своим детям и внукам ругаться между собой и все её слушались. В то время там гостила тётя Лида с дядей Лёшей и Ритюлькой. Кипишная и куда-то вечно спешащая тётя Рая, приезжая после работы, раздавала всем детям по два настоящих мармеладных медведей зелёного и красного цветов. Бориска начинал переживать сразу же после того, как быстро съедал своих медведей и был вынужден молча наблюдать, как Ритюлька часами напролёт носила своего медведя в руках и могла даже ни разу его не лизнуть. И вообще она плохо питалась, а тётя Лида часами уговаривала её съесть хоть ложечку манной каши, но та в ответ только молчала, надув щёки и теребя свою чёлку. Но зато здесь было много слегка подгорелых пряников, которые баба Лена всегда пекла целый тазик. А по вечерам, пока её старшие дети гудели за обеденным столом в обществе друзей и коллег по работе, она с внуками резалась в карты на подкидного дурачка. Что касается её младшего сына Сашки, то его практически никогда не было дома и, если он забегал на время со своими шумными друзьями, то только для того, чтобы пожрать борща. И вообще... он готовился по осени идти защищать Родину! Бесхозной оставалась только её дочка красавица Валя и Бориска решил её срочно сосватать за хорошего парня, но оказалось, что тот красавец уже был занят её подругой Тоней.
Каждый раз, возвращаясь в понедельник в детский сад, он с содроганием смотрел на Анну Ильиничну — очень крупную и большегрузную женщину с тонкими губами, вылупленными глазищами и шишечкой волос на маленькой голове. Воспитательница встречала его тоже без всякого восторга, а, после устроенного им казуса, она стала смотреть на него, словно в прорезь ружейного прицела. Казалось, что ничто не предвещало беды и как обычно утром дети проделали ряд гимнастических упражнений, пили чай и молча ели кашу Геркулеса, а после прогулки их ждал самый настоящий театр! В предвкушении чего-то необычного они все дружно расселись на стульчики и положив как положено — ручки на коленки стали затаив дыхания кого-то ждать. Около импровизированной сцены за ними строго наблюдала нянечка —тётя Марина, дочка которой тоже сидела со всеми, но почему-то нигде не было видно Анны Ильиничны. Тётя Марина раздвинула шторки сделанные из обычных двух простыней и выяснилось, что за ними находится ещё одна горизонтально натянутая простынь из недр, которой выскочила тряпичная кукла с косичками и сидящие в зале дружно ей зааплодировали. Естественно, что кукле было приятен такой неподдельный интерес публики и она какое-то время перед всеми раскланивалась, а потом писклявым голосом обратилась к детям с какой-то пространной речью о том, что надо кашу кушать и Анну Ильиничну слушать. Естественно, что малышу не было дела до её морализаторства и он уделил всё своё пристальное внимание своему другу чёрному жуку проживающему в спичечном коробке. Конечно, до него доносилось почти всё, что кукла говорила детям, называя каждого из них по именам и рассказывая про те или иные грехи каждого из заключённых их круглосуточной группы. Когда очередь дошла до Бориски, то нянечка по требованию всевидящей гостьи, забрала у него спичечный коробок, а его самого вывела из числа сидящих в зале и он был вынужден стоя около сцены выслушивать про то какой он нехороший мальчик. Так все дети узнали, что нехороший Боря запутал петли установленные собачниками под верандой, где обитали Белка со Стрелкой и то, что он сделал подкоп под забором, через который уже пару раз бегал на соседнюю стройку за карбидом на который можно было вначале плевать, а потом и поджигать. Неожиданно кукла сильно закашляла и будучи уже не в состоянии разговаривать писклявым грозно заявила голосом Анны Ильиничны, что она сразу докладывает воспитательнице и тёте Марине всё, что видит и слышит. Бориска даже задумался над её словами: "Как можно самой себе что либо докладывать?" Бедные дети сидящие в зале были страшно напуганы и, чтобы хоть как-то поднять настроение публики, он схватил эту все видящую куку и бросив к своим ногам сказал то, что ему дед Десюк каждый раз говорил на казармах после прочтения пары страниц из огромной библии: "Бог всё видит"! Неожиданно в зале послышался смех и Бориска, повернувшись, увидел на том месте, где только что выступала кукла с косичками, лишь торчала пятерня Анны Ильиничны и судя по тому, что та какое-то время не являлась народу, было ясно, что та просто... в шоке. Нянечка тётя Марина тоже немного растерялась и забыла задёрнуть шторы и вскоре появилось её слегка искривлённое от гнева лупоглазое личико.
"Харэ парашу гнать"! — Сказал ей Бориска, хотя порой он и сам толком не ведал, что говорил, но так обычно выражались деревенские мальчишки, когда их "залётный фраер парил гнилым базаром по фене".
Лето наконец-то ушло. Бабы Ленины шумные и постоянно гогочущие гости по разлетелись кто куда из её голубенького скворечника и в свинцовом небе с его тяжёлыми тучами первые караваны курлычущих пернатых косяками двинули в тёплые края. Наступала золотая осень, которая несла собой для Бориски скорее позитивное настроение, так как ему стало намного легче коротать свой срок в заключении не видя сквозь прутья детсадовской решётчатой ограды жизнерадостных детей резвящихся на свободе. Пошли первые затяжные дожди — много дождей, что стали ему лучшими в мире собеседниками, а по утрам на землю опускались туманы в дымке, которых исчезали вереницы школьников протаптывающих себе дорожку к знаниям в сторону тридцать восьмой школы. Грусть и тоска царящие по ту сторону ограды стали как нельзя гармоничнее сочетаться с той, что круглогодично царило на детской площадке этого круглосуточно заведения и в его печальной голове. Берёзы и осины на бугре покрылись лимонной желтизной и на их фоне одиноко стоящий клён в багряной рубахе с отливом смотрелся словно первый парень на деревне. Невольно вспомнились слова классика "Осенняя пора — очей очарования, приятна мне твоя прощальная краса" и ему подумалось, что не всё так уж и мрачно, так как его маме Миле наконец-то выделили комнатёнку в заводском бараке прямо напротив жёлтой коммуналки, где у него не так давно была своя семья. Так же это означало, что не надо будет по субботам тащиться чёрти знает куда "опять по мокрым шпалам" и он вернувшись в родные места будет видеться с папой Борей по которому даже немного соскучился.
К его некоторому удивлению папа Боря куда-то исчез, да и от папы Вовы тоже след простыл, а на площади по обе стороны от замызганных строений, где была его прошлая жизнь и начиналась новая, стояла непролазная грязюка и всё тот же общественный туалет с помойкой чадившие тошнотворным запашком. "Что воля, что неволя — всё равно!" Единственной радостью в этой жизни ему оставался пластиковый клоун Олег Попов, которому малыш случайно свернул голову и о чём долго и совершенно искренно сокрушался. К тому же ему постоянно хотелось плакать и может быть ощущение полного бессилия из-за страха быть затоптанным в стаде вечно куда-то спешащих, кричащих и дерущихся между собой взрослых были тоже тому причиной. Найдя на общественной помойке картонную коробку из-под чьих-то детских сандалий, он решил устроить знатные похороны своему единственному другу-клоуну и выкопав чьей-то детской лопаткой небольшую ямку в глине между обнажённых корней старого тополя, он медленно опустил в сырую могилу маленький гробик, непрестанно причитая: "О! Мой милый Олежек, на кого ты меня покинул!" Благо, что и похоронный оркестр не пришлось заказывать, ибо ветер уже стал доносить протяжные звуки "Траурного марша" Фредерика Шопена и уже скоро мимо него пронесли гроб с телом какого-то ветерана труда и проследовала длинная процессия скорбных родственников и товарищей по работе, что усилило подавленные эмоции малыша и он долго ещё стоял с опущенной головой, сжав до посинения в пальцах свою вязаную шапочку, бессильные слёзы ручьями текли по его обветренным щекам с нездоровым румянцем. Поднялся ветер, и пожухлая листва стала засыпала собой свежий холмик и о месте недавнего погребения свидетельствовал лишь неказистый крестик сделанный из двух корявых палочек сухой ветки упавшей с умирающей осины.
Проводив в последний путь своего единственного друга, Бориска нехотя вернулся в в каморку мамы Милы. где вместо очага нарисованного на старом холсте в углу стояла потрескавшаяся когда-то давнымдавно белённая печка к оторой пока что не было ни дров ни угля. Единственной мебелью еле-еле разместившейся в не была солдатская металлическая кровать одиноко стоящая в правом углу от окошка и деревянная тумбочка выкрашенная половой краской стандартного зелёного цвета. В левому углу был стол без стульев, так как те приставленные к стене на против печки какое-то время служили Бориске в качестве спального места. Мама Мила каким-то образом умудрилась сварить киселя и побаловать сына пирожным "Картошка" ещё продаваемых в соседней кулинарии, тогда как сахарные пирожные "Бизе" словно предвесники экономическое Застоя приведшие к распаду Великой социалистической империи уже давным давно исчезли с прилавков, так же как и пропала сахарная вата как и многие другие радости жизни. Скорбно помянув своего друга, малыш тупо завалился спать, а утром его ждал внезапный подъём, холодная рубашка обжигающая тело, стремительная пробежка под дождём до детского сада и уроки закаливания устроенные Анной Ильиничной по новой методе. В детсадик ещё не дали тепла, и чтобы хоть как-то подотовить своих подчинённых к грядущим испытаниям судьбы эта мощная корова, уселась на старом стуле в центре зала, а её узники на босу ногу, в трусиках и без маечек навёрстывали вокруг неё делая по команде какие-то незамысловатые дыхательные упражнения. А потом их вывели на прогулку во двор, но из постоянно накрапывающего дождя согнали на открытую виранду, где она стала всем по очереди очень больно срезать ногти почти до корней и единственным развлечением для детворы стало нашествие собачников с металическими петлями на концах длинных палок. Послышался визг рыженькой Белки которую им удалось наконец-то изловить при помощи той самой петли и один из дядей — собачников, явно желая помочь своему коллеге, размоздил большим молотком голову сопротивляющейся собачки. Тогда как задушенную беленькую Белку с вывернутой в сторону её собачьей мордой огромный мужик протащил мимо ошарашенных детишек проводивших немым взглядом свою любимицу, которая болталась на металлической леске и конец её хвоста подметал за ними её последний путь. Анна Ильинична порой питавшая телячью нежность к этим двровым собачкам, на какое-то время оторвав свой грозный взгряд от обрезания ногтей очередной своей жертве, рявкнула на столпившуюся детвору и с улыбкой на устах ласково ободрила второго собачника застеснявшегося в открытую тащить вторую собачку Стрелку с проломанным черепом, белая шерсть которой была залита её собачьей кровью:
— Работайте, товарищ! Работайте!
В посленее время Анна Ильинична стала себя чувствовать просто замечательно, ибо Бориска, как последний раздражитель её душевного покоя, наконец-то стал себя хорошо вести и ни в чём себя компроментирующем замечен не был. Тогда как на самом деле им был уже подготовлен план побега и даже под сеткой кровати в белом полотнянном мешочке были сложены сухари от прошлых обедов два отточенных химических карандаша и вечером, лёжа на шконках он со своим подельником Мишкой Моторыгиным дотошно обсуждали план затрешнего побега. Когда-то этот мешочек он привёз с собой с железнодорожных казарм где их позапрошлым летом на Троицу раздали всей детворе для сбора конфет и пряников. В тот солнечное и тёплое утро они ходил вместе с деревенскими детьми по очерёдно от двери к двери начиная от Доровских, Десюковых, Боровковых, Локтионовых, Шатуловых, Старушиных и заканчивая Афанасьевыми где им в изобилии насыпали всевозможные сласти. А потом они вместе со взрослыми долго шли до следующих железнодорожных казарм за которыми было местное кладбище, чтобы помянуть ушедших родственников.
На утро сбежать ему не удалось, так как он заболел и не смог подняться по свитку вместе со всеми и пока перепуганная нянечка тётя Марина куда то побежала сломя голову он вспоминал тот вечер когда он, помянув своего друга-клоуна, пользуясь времнным отсутствием своей мамы Милы пошёл через грязюку повидаться с папой Борей. Поднявшись на пятый этаж он долго стучался в ободранную дверь, но ему никто не отвечал и тогда крикнул, что есть мочи:
—Папка, это я пришёл!
—Меня нет дома! —Послышался заплетающийся голос.
—Это у тебя не все дома! —Ответил ему злобно Бориска и что есть мочи пнул ногой ни в чём не повинную дверь.
Промозглый сентябрь остался в прошлом и на смену его всепроникающей сырости внезапно нагрянули вихри, а вслед за ними и промозглые холода заставили людей кутаться в зимние одежды и прятать носы в вязаные шарфы, а головы и уши под шапками-ушанками, а руки - в варежки или рукавицы и только истинные модницы отваживались носить изящные перчатки из тонкой кожи. Голые деревья и облезлые кусты, уже давно сбросив нарядную листву, на целых полгода погрузились в летаргический сон. Густая хмарь, ползущая сплошной лентой с Охотского моря, которую не могли пробить даже солнечные лучи, угнетающе воздействовала на психику людей и животных, но Бориске было глубоко по барабану от изменений погодных условий, так как он сильно болел. Когда он наконец-то пришёл в себя, то за окнами уже падал пушисто белый снег и стёкла на окнах разукрасились узорами неземной красоты. В помещение было тепло, в печке потрескивали дрова, а рядом храпел пьяный Сашка, сын бабы Лены. Как вскоре выяснилось, на днях он должен был сдаться по повестке из военкомата. Снова, как на железнодорожных казармах прошлой завьюженной зимой, малыш ощутил некий покой в своей встревоженной душе и ему подумалось: "Как всё-таки хорошо быть больным человеком!"
Какое-то время он просто наслаждался тишиной и впервые без посторонних смог по-настоящему познакомиться с бабой Леной. В доме была ещё её дочка Валя, которая совершенно его не раздражала. Краем уха он слышал, что есть ещё дед Иосиф, но его нигде не было видно. Тогда как папа Вова, по всей видимости, оставался ночевать в бараке у мамы Милы и им должно быть было хорошо вдвоём. К тому же, до их любимого завода было рукой подать. Баба Лена ходила на работу в прачечную паровозного депо, а к Вале приходила её единственная подруга Тоня и малыш даже нарисовал её портрет в профиль, но его художество ей не понравилось, т.к. бедная Тоня в его художественном восприятии предстала молодой бабкой-Ёжкой. Когда баба Лена была дома, то он старался ей не мешать и, удобно расположившись на кресле возле телевизора, мог часами разглядывать большую и очень толстую книгу с фотографиями. Это была единственная, но зато очень интересная книга, со страниц которой на него смотрели клоуны Карандаш, дядя Юра Никулин и, конечно же, его любимец Олег Попов. Бориска был так рад после похорон своей любимой игрушки, что настоящий Олег Попов выглядел на фотографиях хорошо и с экрана телевизора "Балтика" он пару раз передавал ему привет! Десять лет спустя Борису очень понравился цирковой номер "Солнце в авоське", так как в этом было что-то вкусное и нечто чарующее. Быть может, в том далёком шестьдесят девятом году, тот солнечный зайчик ассоциировался с тишиной, которой ему так не доставало. Когда баба Лена освобождалась от тягот по дому, то всегда наливала ему полную тарелку некислого борща с двумя обязательными кусочками настоящего мяса. Потом они азартно резались в карты. Никто ни на кого не давил и ему не приходилось отвечать какой-нибудь пакостью. А это получалось у него естественно и не нарочно. Но, в то же время, весьма безобразно. Видимо, поэтому ему приходилось часто слышать от Анны Ильиничны в свой адрес странное слово "безобразник", в смысл которого он пока что не вникал.
А пока, что вдали от шума и гама он испытывал полное блаженство и ему совершенно не хотелось думать о плохом. Видимо поэтому, внезапно на ум пришлись добрые слова деда Десюка: "Если тебе ударили по одной щеке, то подставь и другую". Как-то за картёжной игрой в дурачка, у него непроизвольно вырвалось:
—Я вот думаю, что если бы мне под глаз фингал засветили, то надо в ответ два фингала поставить, а лучше... три!
—А это ты к чему? — Строго спросила его бабушка Лена.
—Я уже здоров и снова в детский сад на круглосуточную пойду, а там Анна Ильинична... — Уклончиво ответил ей малыш.
—А ты про это и не думай! — Немного задумавшись, ответила ему баба Лена. — Смотришь, всё само образуется.
— На бога надейся, а сам не плошай... — Уклончиво ответил ей внучек. Внезапно в его голове появился блестящий план и он подытожил вслух, — Которому Анна Ильинична точно не обрадуется!
Теперь он знал ответ на вопрос "Что делать?" и от этой ясности ему снова стало спокойно на душе, и он наконец-то мог сконцентрировать своё внимание на карточной игре. А то, пока он думал о чём-то отвлечённом, то уже трижды остался в дурачках.
На следующий день была суббота, но баба Лена почему-то ушла на работу. В доме оставалась Валя, а тётя Рая сбагрила ей своего сынишку Лёху, который как будто бы изменился и стал каким-то важным челом. А может это Бориске просто показалось. Но он не завидовал своему старшему приятелю, ибо образ школьника с портфелем в руках не вызывал у него никаких приятных ассоциаций. Пока Лёха делал свои домашние задания по математике, читал букварь и даже учил стихотворение под названием "Снег", малыш, явно подражая настоящему ученику, тихонько сидел рядом, играя большими кубиками, что достались ему по наследству. Неожиданно Лёха побежал на кухню с криком:
—Валя! Валя! Борька букварь читает!
—Ну и что? Пусть читает! — Непринуждённо ответила девушка, которой, видимо, племяш прервал какие-то приятные мечтания, а может быть и тяжкие думы.
—Так он читает Букварь... вверх тормашкой!
Решив посмотреть на такое чудо, Валя с Лёхой вошли в зал, где на полу, забыв про свои большие кубики, сидел Бориска и внимательно вглядываясь в текст мудрой книги, с выражением читал стихотворение:
Снег кружится, снег ложится -
Снег! Снег! Снег!
Рады снегу зверь и птица,
И, конечно, человек...
Так пролетела суббота и совершенно незаметно прошло воскресение. Настал понедельник - день тяжёлый и неизвестно откуда прибежавшая мама Мила напялила на его тёплое тело обжигающе промёрзшую рубашку. Как в старые недобрые времена он заорал трёхэтажным матом, но мирно храпящему рядом Сашке до него не было никакого дела. На улице было темно -- хоть глаз выколи и зловещая пурга завывала голодной волчицей, а скучившиеся на остановках люди чем-то напоминали королевских пингвинов из Антарктиды. Потом, с двумя пересадками, сын с мамой смело брали с боем каждый автобус. В одном из них обезумевшая кассирша орала благим матом с вершины своего высокого сидения:
- Граждане... вашу мать! Передавайте на билеты!
Может быть, она сказала что-то ещё, чего Бориска не расслышал, но вдруг во всём салоне автобуса повисла некая гробовая тишина, можно смело сказать — зловещая! Сотня пару глаз заблестели странным блеском в сумраке слабого освещения и уставились одновременно на эту несчастную женщину, которая по инерции продолжала покрывать всех отборным матом, как только могла. Вдруг ей стало страшно и толстомордая кассирша, невольно вжавшись в спинку своего высокого стула, взвыла:
— Граждане, чего вы на меня так пялитесь? Не виноватая я! Не виноватая я!
Слава богу, автобус резко затормозил на очередной остановке "Поворот на Мясокомбинат", которая до этого называлась "Поворот на Спирт-завод", что и спасло обречённую женщину от неминуемого суда Линча! Вывалившись вместе с мамой Милой на свежий воздух, они на всех парах и всем ветрам назло, бросились напропалую в сторону трамвайных путей, где можно было поймать трамвай №5. А в случае большого везения и автобус Икарус №8, который в этот раз как раз подошёл.
В просторном помещении круглосуточной группы было тепло и сумрачно. Только в проходной под потолком тлело тусклым огнём аварийное освещение. Завсегдатаи этого печального заведения ещё мирно спали в соседней комнате и их стульчики, расставленные с правой стороны зала, уже ждали начала нового дня. На прощание Бориска закатил матери настоящую истерику, хотя она спешила вовремя попасть на проходную любимого завода, чтобы потом не писать неизвестно какую по счёту объяснительную по случаю своего очередного опоздания.
Бориске было жалко самого себя и он ревел от всей души. Мама Мила, второпях засунув в нагрудный кармашек его рубашки странный носовой платок, на котором была отпечатана полная таблица умножения и, вскользь поцеловав зарёванного сынка, стремительно бросилась от него к спасительному выходу.
Неожиданно быстро пришедший в себя Бориска стал спокойно размышлять о трагической судьбе Анны Ильиничны, так как видеть эту домомучительницу ему больше совсем не хотелось. И какого же было его удивление, когда в дверях освещённого предбанника вместо гигантского силуэта нелюбимой воспитательницы, появилась, словно фе,я некое хрупкое создание. Оно подошло к нему и, присев на корточки, улыбнулось ему и, молча достав из его кармашка носовой платок с таблицей умножения, утёрло его горькие слёзы.
— А где же Анна Ильинична? — Спросил малыш. — Я её жду...
— Анна Ильинична пока не может работать. — Ласково ответила ему фея. — Я буду воспитатем вашей группы вместо неё.
— Почему Анна Ильинична не будет работать в нашей группе? — Спросил он фею.
— К сожалению, она поскользнулась на остановке автобуса и сломала ногу...
— Лучше бы она поскользнулась под трамвай! — С глубоким вздохом молвил малыш.
В его словах была некая двусмысленность, но в этот раз Бориска, немного подумав, мысленно согласился с бабой Леной: «Бог всех любит и проблема решилась сама по себе».
Несчастный случай с Анной Ильиничной и её исчезновение принесли несказанное облегчение в режиме содержания малолетних узников круглосуточного воспитательного заведения под кодовым названием "Младшая группа". Отныне на смену вечно рыкающей свиной туш в центнер живого веса пришла изящная фея неземной красоты. В отличии от девушки с голубыми волосами из сказки про Буратино эта фея была жгучей брюнеткой с причёской "а-ля Мирей Матьё" и могла бы легко сойти за русскую копию известной французской певицы. Боря невольно смирился со своей судьбой. К тому же его никто больше не доставал муками утренней гимнастики, а спартанские процедуры по закаливанию духа и тела так же отменили по причине карантина. За окном уже была настоящая зима и дворник дядя Миша не успевал расчистить детскую площадку от нескончаемого снегопада, пришедшего на смену затяжным дождям. Фея приятным голосом хорошо пела, рисовать и даже складно играла на пианино. Чего же больше? Красота спасла мир и маленький злодей, вложив в ножны свой топор войны, с удовольствием бы выкурил трубку мира, и опустошил рюмку самогона, но ему уже и так было хорошо. Вечером в очередную пятницу мама Мила забрала его до дома и он впервые воспринял конец недели без особого энтузиазма, так как возвращение в холодную каморку заводского барака его совершенно не восхищало и память о не хотелось ворошить память о папе Боре. Новость о том, что его везут к бабе Лене, да ещё и на настоящую свежинину, вызвали в его душе настоящий фейерверк восторга! Жизнь стала налаживаться, но он постарался сдержать свои эмоции и вежливо спросил:
- А где мои конфеты?
Естественно, что любящая мать не могла отказать своему любимому чаду и они тот час направились к соседнему пятиэтажному строению, на первом этаже которого вместо детского садика разместился гастроном. Раньше там продавалось великое множество разных конфет, ассортимент которых внезапно оскудел, а в мясном отделе за стеклянными витринами покоились исключительно суповые наборы и свиное сало сомнительной свежести. Из колбасных изделий на прилавках ещё можно было видеть ливерную колбасу и котлеты, обильно посыпанные хлебной крошкой. Морская рыба никогда не возбуждала воображение маленького гурмана и он считал ей пищей для бедных, ибо отдавал предпочтение свежим карасям, зажаренным до хрустящей корочки или копчённому балычку. Неожиданно по магазину пронёсся слух, что сейчас выбросят настоящую "Останкинскую колбасу"! Мама Мила, срочно позабыв о конфетах, ринулась занимать очередь и, благодаря своей природной проворности, оказалась одной из первых у прилавка, за которым действительно появились толстые палки розоватого оттенка в целлофановой упаковке, что делало их схожими с обыкновенными сосисками. Конечно, Бориска не осудил выбор своей мамочки в пользу колбасы, тем более что впереди них было всего пять покупателей. Очень толстая продавщица с красным лицом, рявкнув в толпу, что будет давать не больше килограмма колбасы на нос, размашисто орудуя огромным ножом, стала ловко отрубать килограммовые шматы настоящей Останкинской колбасы. Благодарные граждане, шустро сгоняв до кассы, в обмен на кусочек бумажки получали свой заветный кусочек и молча уходили прочь. Но одна молоденькая ботаничка в очках по неопытности своей вежливо с придыханием задала невероятно глупый вопрос продавщице:
—А что соли в колбасе много?
—Соли? Какой соли? —Продавщица замешкалась, но всё-таки сообразив и машинально нарубая очередные куски, пробурчала себе под нос:
— Соли то на всех хватит!
Тогда как культурная очередь, словно гигантская змея, зашипела на нарушительницу общественного порядка и бедная девушка, напрочь сконфуженная, судорожно схватив свой заветный кусочек и, видимо, опасаясь нападения, медленно задним ходом отойдя от прилавка, резко развернулась и дала хода на всех скоростях в сторону дверного проёма. Естественно, что советские граждане быстро усмирили свой законный гнев и вскоре всё встало на свои места, а маме Миле и её сыну добрая продавщица отвесила даже слегка больше двух килограмм заветного продукта питания. Впрочем конфеты они тоже купили и Бориске стало легче на душе, когда он не увидел ромовых конфет обычно теснящихся в картонных коробках с памятником Ерофею Хабарову на этикетке. Чисто по-философски малыш прокомментировал без горечи во рту: "Нет, так нет! Тем лучше! Всё равно мне их никто не купит!" Гурман довольствовался привычным полкило ирисок "Кис-кис", тогда как их родственника "Гав-гав" он не особо жаловал из-за ужасной примеси с претензией на шоколад.
Малыш ещё не знал, что означает слово "свежинина", но, судя по эмоциональной составляющей только что озвученного ему незнакомого блюда, было видно, что оно вселило в него уверенность в то, что этот продукт имеет высокое качество, а не какую-то там буженину второй свежести. Далее в его несмышлёной головёнке один за другим, как в дореволюционном кино, стремительно промчались всевозможные образы, ассоциации с абстракциями вплоть до Чёрного квадрата художника Малевича... Он смог совладать со своими эмоциями и лишь космогоническая картинка зажаренной крови, внезапно вспыхнувшая в сознании, вызвала в его оголодавшем желудке обильное выделение желудочного сока. Чтобы хоть как-то успокоить своё разбушевавшееся внутренне состояние, а так же для поднятия уровня сахара в крови, он срочно слопал несколько карамельных конфет и ему сразу же полегчало. Проделав обратный путь на двух автобусах до голубого дома бабы Лены, он сходу ворвался в мир волшебных запахов! В это самое время на плите в чугунной сковородке жарилась свиная кровь с луковой поджаркой, а рядом стоял целый тазик уже приготовленного ассорти из сердца, лёгкого и печёнки только что освежёванного кабанчика. Так сказать, первого продукта совместного производства мамы Милы и бабушки Лены, который был куплен весной на отцовские алименты для Бориски и откормлен стараниями хозяйки дома, как раз к проводам Сашки в Армию.
Первое, что отчётливо услышал оголодавший на казённых харчах бедный ребёнок: " А, внучек пришёл! Кушать кровушку будешь?"
Конечно, вопрос сам по себе был дурацким, но его не пришлось приглашать к столу второй раз. Я не стану вдаваться в детали данного сабантуя его души и желудка, чтобы самому не подавиться слюной и беспристрастно закончить повествование. Про это можно писать до бесконечности. Тогда как надо уделить внимание презентации гостей, что уже собрались в центральной зале и, не спеша попивая холодную водочку, слушали восторженный рассказ папы Вовы о том, как он с Вовиком Терёхиным ходили на охоту за дикими утятами, но об этом позже. Бориска уже давным-давно заметил те разительные перемены, случавшиеся иногда с папой Вовой, обычно угрюмым и несловоохотливым, тогда как в моменты застолья он, духовно преображаясь, становился совсем другим человеком! На этом наглядном примере малыш сделал для себя вывод: "Не труд красит человека, но плоды его труда и, особенно, в виде шикарного застолья под водочку, а для женщин ещё и импортных шмоток и, конечно же, золота с брильянтами!" А дорогие гости всё ели, ели и ели..., что было видно по тому количеству сковородок с жарким, которые баба Лена едва успевала зажарить и приносить на очередное поедание. Поэтому он, оставаясь наедине со своей тарелкой и уютно расположившись около горячей печки, предпочёл не идти к взрослым, так как устал от многолюдья детского сада, да и прожорливость приглашённых, точного количества которых он и знать не желал, не сулило ему ничего хорошего. Когда усталая баба Лена, закончив этот марафон, наконец-то присела рядом с ним на скрипучую табуретку, он решил выйти в прихожую, где узрел следующую картину. Первыми их гостеприимный домик отважилась покинуть семейная пара Диденко, то есть очень строгая тётя Галя со своим супругом дядей Ваней — хохлом. Так его звал папа Вова, но дядя Ваня на него никогда не обижался и даже порой отшучивался: "Когда хохол родился, то еврей заплакал". Видимо, в этой шутке была своя доля правды, как впрочем и в выражении: "Хохол хохлу рознь"! Дядя Ваня — хохол был нашим хохлом, ибо он, работая почтальоном в звании капитана, каждый раз отвозил секретную почту в Москву, а обратно привозил в изобилии вкуснейшие конфеты "Му-Му", на обёртке которых красовался телёнок, а может быть и... корова. К своему удивлению, Бориска заметил, как мама Мила вручила тёте Гале увесистый свёрток и не сдержался:
—Всё мясо слопали, а мне что опять жирную шкуру есть?
Тётя Галю передёрнуло так, словно её ударило электрическим разрядом и она, проглотив горькую пилюлю, стала вежливо отказываться от гостинца. Мама Мила, покраснев краше западной вишни, стала умолять тётю Галю:
— Галя, не слушай, что Борька сказал! Он всегда говорит чёрт знает что!
Далее она в насильственной форме стала впихивать в руки своей подруги этот увесистый свёрток, да так настойчиво, что маленький хам понял, что сморозил очередную чушь.
Пока женщины продолжили борьбу со свёртком мяса, он подошёл к дяде Ване и, подёргав за полы его пиджака, как бы извиняясь, сказал полушёпотом:
— Дядя Ваня, это я не со зла сказал! С меня причитается... Лично Вам со следующего кабанчика будет самый лучший шмат мяса!
Декабрь 1969 года был непростым календарным месяцем, ибо знаменовал собой кончину так называемой оттепели ледникового периода, имевшей место в истории ныне благополучно почившей Советской империи. Если верить историкам, то именно тогда она, следуя заветам Вождя мирового пролетариата, торжественным маршем вступила в застойные семидесятые с отстойными восьмидесятыми, чтобы впасть в лихие девяностые прошлого века.
Именно на эти десятилетия "Застоя" и "Отстоя" выпали осознанное детство, отрочество и юность героя данного повествования, из которых два последних можно объединить в единое целое, имя которому "Комсомольские годы". Но я не стану забегать вперёд, рассказывая о школьном житье-бытье моего героя.
Если честно, то Борискина память практически ничего интересного об этом важном месяце в истории советского общества, увы, не сохранила. Разве, что умер дед Иосиф, с которым он, к своему сожалению, не успел познакомиться и то, что на утреннике, посвящённом кончине старого года, его вырядили в костюм Петрушки. Можно было бы возрадоваться такому яркому наряду и шутовскому колпаку, но оказалось, что все мальчики его круглосуточной группы тоже оказались Петрушками, девочки однотипными Снежинками без каких-либо фантазий. Как, впрочем, он не был без ума от рублёвого новогоднего подарка с кислым апельсином, корейским недозрелым яблоком, конфетным ассорти из одной ананасовой вафли, второсортной продукции карамельного производства и некой пародии на шоколад.
«Нас тут держат за придурков среди снежинок!» — Подумалось ему. — «И это когда бабе Лене, судя по проверенной информации, кто-то доставил целый ящик сладких мандаринов, из которых мне так и не удалось ни одного мандаринчика вкусить вообще» .
В тот холодный и мрачный субботний вечер, когда умер дед Иосиф, Бориска разделил всеобщую скорбь в кромешном одиночестве, оставшись один на один с собой в каморке строения барачного типа. Мама Мила и папа Вова, получив такую трагическую новость, быстро собрались и резко подались куда-то во тьму. А он, полистав на сон грядущий свою единственную толстую книжку с картинками про современного зайца, отбросил её в сторону, так как знал её содержимое наизусть. По примеру взрослых, одинокий малыш, кряхтя одевшись, отправился на поиски своего папы Бори, проживавшего в той самой сталинке коммунального типа, что была напротив. Папу он либо не застал, либо тот уже спал мертвецким сном, нажравшись барматушного Агдама, и несолоно хлебавши, наш почти сирота вернулся в барак, чтобы забыться там печальным сном.
В предверии нового десятилетия на свет родилась его сестрёнка Леночка и во время очередного увольнения из сада её четырёхлетний братишка, познакомившись с ней, туго затянутой в белые пелёнки и орущей благим матом на весь мир, поначалу вообще не мог чего-то понять и в удивлении спросил:
— А откуда она такая вообще взялась?
— Из магазина! — Радостно ответила ему мама Мила.
— Тогда как Аист, сделав своё дело, дрыхнет, уткнувшись зубами к стенке. Но, если она и дальше будет так орать, то жизнь в круглосуточной мне покажется просто малиной! — пробубнил Бориска.
Смерть деда Иосифа и рождение на свет сестрёнки Леночки имели судьбоносное значение для него самого, хотя на тот момент он об этом ещё и не догадывался. Уже первый день знакомства со своей сестрёнкой оказался для него абсолютным благом, ибо он, посмотрев сочувственно на неё, совершенно не умеющую молчать, сказал ей:
— Да! Трудно лежать тут связанной по рукам и ногам, хоть и на мягкой подушке.
В ответ она, внезапно угомонившись, как будто бы посмотрела на него осмысленным взглядом и снова залилась в слезах, явно протестуя против зависимого положения, в котором оказалась и, чтобы не слышать всего этого негатива, он пошёл прогуляться до знакомых ему цыган, что жили в ветхом бараке за футбольным полем, недалеко от знаменитой сорок второй школы. Той самой школы, где выучился папа Вова, все его сёстры и брат Сашка, но на тот момент абсолютно заброшенного трехэтажного строения.


Глава 3
1970
Возможно, что Бориска так бы и не сдружился с цыганскими детьми, но теперь, когда в голубеньком домике всё пространство заняла его новорожденная сестрёнка, то он, лишённый тишины и последнего внимания со стороны счастливых и вечно озабоченных родителей, нашёл свою отдушину в мире вольницы среди оседлых ромал. Цыганят было трое — Колька, Гришка и Мишка. Всё свободное время они проводили на свежем воздухе. Так же рядом жила их соседка — рыжая Манька и никто из них не называл её Маняшей. Острая на язычок и невероятно стервозная для своих пяти лет от роду она привлекала Бориску неординарностью своего мышления и откровенностью в разговорах. С ней он познакомился ещё в октябре, когда сильно болел,и как-то сразу не оценил всю степень изворотливости и практичности её ума. У неё было мультяшное лицо, чем-то напоминавшее персонаж из мультика "Антошка", но теперь, когда ему домой возвращаться не было никакого резона, он совершенно по-другому посмотрел на неё и прислушался к её логике мышления.
— Привет! Ты где пропадал? — Не скрывая своей радости встретила Манька и бросилась к нему с объятьями и страстно поцеловала в его пухлые губы!
Бориска не стал возражать, но после, отступив от неё на шаг и, вытирая обслюнявленный рот, поинтересовался:
— А чего целоваться-то лезешь?
— Люблю, вот и лезу! — Непринуждённо ответила она и как бы слегка поправила свою чёлку, выбившуюся из-под шапки.
— Это как наш Ворошилов взасос целовал их китайского Мао? Мне Петро про это говорил, а потом плевался.
— Когда мужики целуются — это не любовь, а Гомора, тогда как мы, женщины, если целуем, то значит любим до гробовой доски!
— Никогда не видел, чтобы Вовик маму целовал. — Вслух задумался Бориска.
— А чего им целоваться? Они уже женаты и я слышала, что у бабы Лены внучка появилась.
— Я про это тоже сам только что узнал. — Не по-детски вдохнул Бориска.
— Так она уже целую неделю тут...
— Я в круглосуточном! На киче парюсь!
Довольно часто Бориска в своём обороте вставлял слова, которые он явно нахватался на Железнодорожных казармах от Генки Гундоса и Сашки Старушина, но особенно много ценного почерпнул от взрослого дяди Анрюшки Полинка, который топтал эту самую кичу целых двадцать лет, начиная с малолетки, который чуть ли не каждый вечер захаживал к деду Десюку, чтобы поговорить по душам.
— Сейчас у твоих родителей другие дела и им не до поцелуйчиков. — Прыснув от смеха, сказала Манька и в её голосе послышалась некая издёвка, и подытожила:
— С милым рай в шалаше — это сказка для дурочек с переулочка!
— А мне какое дело до них? Сами настругали — пусть и расхлёбывают! А вот мне то... Что делать?!
— Иди в "Луч"! Там сегодня "Айболит 66" показывают! — Услышал он за своей спиной голос Кольки. —Я там с тёть Катей за тебя договорюсь! На шару ходить будешь!
Кольке было лет десять, а может быть и чуток побольше. Тогда как корефанить с младшим из этой весёлой троицы Бориске было куда интересней, но к авторитетному мнению старших он всегда прислушивался.
— В кино, так в кино! — радостно ответил ему Бориска —Я на казармах тоже на шару в кино ходил! Там отец Генки Гундоса — дядька Афанасьев кино на дальних казармах крутил и у него вся летняя кухня в афишах расклеена была.
Можно долго и нудно говорить о кинематографе убегающих в прошлое революционных шестидесятых годов, но фильм про доброго доктора Айблита за номером 66 с эскортом целого отряда белых и рыжих клоунов произвёл на его едва раскрывшееся сознание просто неизгладимое впечатление. Бориска просто обалдел от счастья! И к тому же в кинозале он был не один, а рядом с ним была Маня и у них была любовь!
И, быть может, мятежный дух странствующего актёра, вочеловечившийся в хрупком теле беззащитного дитя, не находил себе места, пока судьба не перевела их в мир настоящей сказки, которую в то время мог поведать лишь кинематограф. В любом случае, Бориска определился с выбором роли и решил идти по жизни, скрывая свою бунтарскую суть за маской грустного клоуна, тогда как его первая любовь была жгучей шатенкой, то есть её перекрашивать не было никакой нужды. Холодный лёд и жгучее солнце, наконец-то встретившись, взаимно влюбились и, сидя на задних сиденьях полупустого кинозала, целовались как взрослые. Если быть точнее, то по неопытности своей он в этом деле ничего толком не смыслил, но ради сохранения чести мундира несколько отрешённо позволил ей себя целовать, не находя в этом ничего такого, что было бы ему неприятным.
— А где ты этому всему научилась? — Едва переводя дух, он спросил её.
— Сейчас увидишь. — С таинственным видом ответила Маня, — Когда все уйдут из зала, то падай на дно. Посмотрим фильм про Джульетту! Он до шестнадцати лет... Уже второй день крутят... Итальянский!
Когда они вышли из кинозала, то на улице было уж темно и надо было срочно спешить домой, пока его не кинулись искать. Так, благодаря кинотеатру "Луч", несчастный ребёнок наконец-то увидел воочию свой свет в тёмном царстве, куда он совершенно случайно попал и где ему ещё предстояло прожить какой-то промежуток времени.
Люди говорят, что любовь творит чудеса, но будучи скептиком и ворчуном с самого момента своего рождения, он невольно сравнил это чувство с обезболивающим средством, позволяющим ему меньше обращать внимание на несовершенство этого мира. И теперь, будучи влюблённым, он мог не так резко реагировать на всё то, что до этого дня его так раздражало.
— Как всё же приятно любить! — Выдохнула восторженно Маня.
— Да! Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте! — Подумалось ему и, избегая излишних комментариев, Бориска уклончиво ответил:
— Меня уже заждались!
И... сломя голову побежал до дома.
"Наконец-то дуба дали последние два брата — месяца, а за ними и недоношенный Март свои копыта отбросил. Таким образом их старушка-мать Зимушка — зима в ящик сыграла!" — Так размышлял слегка возмужавший Бориска, сидя на открытой веранде младшей группы, ибо только что он отмотал первую пятилетку своей никчёмной жизни.
К столетию Вождя, как по заказу, в Хабаровск пришла запоздалая весна, которую он с таким нетерпением ждал! Солнце стало раньше просыпаться и гораздо позже уходить за горизонт на очередную ночёвку, и с каждым днём становилось всё теплее и теплее. Воробьи, которых так давно не было слышно, начали громче чирикать дружным хором, да и вороньего карканья малость поубавилось. Пройдёт ещё чуть больше времени и появится молодая трава светло-зелёной окраски, а за ней и липкие листья на деревьях, просыпающихся после долгой спячки. На синем небе появятся чёрные галочки теплолюбивых мигрантов, возвращающихся из дальних стран... в родные болота.
Если брать точкой отсчёта нелегальный просмотр фильма "Ромео и Джульетта", то после этого знаменательного события следующие три месяца оказались не самыми плохими в его жизни. Напротив, у него появилась цель или смысл в жизни, и имя ему — Любовь. По сравнению с Анной Ильиничной, проторчавшей всё это время в гипсе на больничной койке со своей сломанной шейкой бедра, его времяпровождение оказалась куда приятней и занятней. Каждые выходные дни он не вылазил из кинотеатра "Луч" и тем самым не путался в ногах у своей мамы Милы, готовой уже разорваться буквально на части между выполнением своего материнского долга и производственными отношениями. После волнительных сеансов про любовь, среди которых стали проявляться и индийские яркие штамповки, влюблённые Борис и Маня, спрятавшись на конюшне у цыган, целовались от души как в кино — взасос. Уже где-то к концу марта Маня как-то по-другому стала смотреть на избранника своего сердца и после очередной их посиделки, как всегда, поправляя свою взъерошенную чёлку, задала ему вопрос.
— Ты меня любишь?
— Конечно, люблю! —не задумываясь ответил Бориска.
— А как ты меня любишь?
— Когда целуемся, тогда и люблю. — Сморозил он, явно не подумав!
— Не зря мама мне говорила, что мы бабы — дуры, а мужики — козлы! — Вдруг вспыхнула она.
— Может быть, мужики и козлы, потому что вы, бабы — дуры? —Опять что-то не в такт подумал он, но на этот раз решилне озвучивать свои мысли.
— И ты такой-же! Кобель! Только об этом и думаешь! — По-киношному вскричала Маня.
В свою очередь, уже насмотревшись вволю любовных сцен и во избежание неприятной сцены, горе-любовник спешно откланялся на дорогу, бросив ей раздражённо :
— Дура, всю малину обкакала! Романтику ей подавай!
— Сам дурак! — Услышал он издалека истерический вопль Мани.
С того дня между ними как будто бы чёрная кошка пробежала и ему уже было предостаточно видеть нечто подобное, регулярно имевшее место между его родителями, пока баба Лена работала во вторую смену в прачечной паровозного депо.
Что касаемо папы Вовы, то оказалось, что ему всё "пофиг", то есть "глубоко параллельно или фиолетово", но если быть ещё более точным в определении его состояния души, то, как было ему всегда хорошо до рождения сестрёнки Леночки, так и осталось. В его жизни вообще ничего не изменилось и он продолжил ходить пешком напрямую в свой литейных цех No1 завода "Дальдизель", проделывая каждый раз каких-то пять километров железных путей и, тем самым, экономя на двух автобусах туда и обратно, а вечером возвращался обратно, предварительно слегка залив свои зеньки. Разве что каждый понедельник следом за ним бежал его пасынок, которого как обычно мама Мила будила в темноте, машинально натягивая ему на тельце холодную рубашку, и с этим ничего нельзя было поделать, ибо такова жизнь. Люди и ни к такому привыкают! Молодая семья наконец-то воссоединилась под крышей голубого домика, где молодым родителям с их младенцем была выделена комната бабы Лены и им там было хоть и тесновато, но не обидно. Тогда как Бориска в гордом одиночестве удобно расположился в зале на просторном диване. Очередные трудности жизни уже не так болезненно воспринимались им, так как его душу согревала любовь к Маняше, тело закалялось в борьбе за выживание, а мускулы крепчали благодаря многокилометровым пробежкам. Поначалу было очень трудно поспеть за чинно вышагивающим папой Вовой, который как очень целеустремлённый человек никогда не оборачивался назад и тут, хоть сдохни, надо было от него не отстать! Малыш, покричав первые дни приличия ради, заткнулся и, сжав зубы, превратился в отличного ходока на длинные дистанции. Да! Он ни разу не потерялся среди припорошённых шпал той самой железной дороги, что вела мимо его детского садика прямо на нефтеперерабатывающий завод имени Кирова. Вот поэтому и приход весны Бориска воспринял как-то по-особенному.
В торжественный день празднования первого столетия от рождества Вождя мирового пролетариата в их детский садик постучалась не только красавица весна, но и спешно приковыляла Анна Ильинична, опираясь на алюминиевую трость по образу и подобию деда Петра. Но недаром в народе говорится: "Поспешишь — людей насмешишь!". Так как своим необдуманным визитом она испортила настроение не только всем собравшимся воспитанникам круглосуточной группы и пионерам из соседней школы, но в первую очередь самой себе!
Собрание младшей круглосуточной началось в нужное время, когда вся страна от мала до велика, рассевшись в ленинских комнатах, в залах домов культуры и даже в
Кремлёвском Дворце съездов, чинно положив ладошки на коленки, тупо уставилась на портрет вождя мирового пролетариата. Анна Ильинична, заняв почётное место в президиуме, предложила Фее произнести речь, что и было сделано в докладике минут так на сорок. Все дети, за исключением Бориски, открыв от удивления рты, узнали много полезного для себя о послушном детстве маленького Володи Ульянова. А потом под аплодисменты всех собравшихся и барабанную дробь в зал чётким строевым шагом вошли юные пионеры, которые и устроили небольшое поэтическое представление. Тогда как герой нашего повествования просто не мог усидеть на месте, так ему срочно приспичило в туалет и даже тяжёлый взгляд Анны Ильиничны никак не мог его унять. Наконец-то последний из пионеров, как бы подытоживая ранее сказанное его товарищами, звонко заявил: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить"!
Внезапно послышалась едкая реплика из зала: "Он что —бог?"
Не желая разводить каких либо дебатов бедная Анна Ильиничны, невысоко подпрыгнув на этот раз, взвыла:
— Львов, в угол за пианино!
— Анна Ильинична! —Попытался оправдаться юный антисоветчик. — Он сказал, что Ленин будет жить...
Но, не напрашиваясь на скандал, ринулся к пианино, за которым было его уже насиженное место — прямо около двери в туалет. Именно туда Анна Ильинична его постоянно ставила, но в этот раз Бориска, отпустив в унитаз свою нужду, с облегчением выдохнул из себя: "Слава богу!"
Вернувшись в зал и, воспользовавшись тем, что никто не обращает на него внимание, он с облечённой душой, вытянув ноги как на шезлонге, удобно расположился под чёрным пианино. И, облокотившись спиной на резную деревянную стойку старинного музыкального инструмента, наш ценитель комфорта и всего прекрасного стал вслушиваться в слова песенки о дедушке Ленине в исполнении хора пионеров. Далее с удовольствием оценил зажигательный танец воспитанников младшей группы. И ничего бы такого не произошло, если бы не Анна Ильинична, которая неожиданно оказалась перед его глазами, затмив своей тушей весь белый свет. От неожиданности такой, маленький узник резко вскочил и напоролся своей непокорной головой на какой-то болт. От резкой боли он потерял сознание, и кровь залила ему лицо. Анна Ильинична шумно рухнула рядом с ним и, когда они оба пришли в себя, то их глаза встретились. А далее всё как в кино — под вой сирены скорая медицинская помощь отвезла его в больницу, где ему обработали рану и сделали перевязку. Сорвать празднование юбилея Вождя был тяжким преступлением, но как говорится: "Победителей не судят!". А он как в песне:
Голова обвязана,
Кровь на рукаве,
След кровавый стелется
По сырой траве.
К его возвращению Анна Ильинична уже пришла в себя, хотя её распухшее от слёз лицо всё ещё сохраняло бледный вид и глаза навыкат всё ещё не вернулись в орбиты на положенное им место. Она невольно задрожала, увидев торжествующий взгляд своего гадёныша и ей могло бы снова стать плохо, но раздался голос Феи:
— Анна Ильинична, я пошла принимать старшую группу...
— И этого... Забери его с собой! — Истошно крикнула она Фее, указывая толстым указательным пальцем правой руки на раненого героя, которому совершенно не было дела до неё и он, подойдя к Фее, ласково улыбнулся ей и сказал полушёпотом:
— Ну что, пошли? — И, не оборачиваясь на своё ужасное прошлое, поспешил к новой жизни.
Лето — это когда тепло и хорошо, и нет нужды облачаться в цветастую кольчугу, связанную из бараньей шерсти где-нибудь в горах далёкой Индии. Можно запросто выбежать на улицу без прочих заморочек и заниматься всем, чем душа пожелает. Не отравлять себе настроение ежедневными походами по шпалам до детского сада, видя перед собой блёклый силуэт мужика в сизом облаке густого тумана. Не бояться потерять его из виду и при этом постоянно держать ухо востро, чтобы вовремя заслышать приближающийся шум очередного товарняка. Не выть по ночам от ломки в костях, вызванной нехваткой кальция в бурно развивающемся молодом теле. Тогда как на железнодорожных казармах всегда вволю парного молока, чёрного хлеба и душистого мёда — настоящего цветочного, а не какого-то там липового, замешанного на свекольном сахаре. Лето —это когда тебя переполняет клокочущая радость в тишине необъятной свободы на просторном берегу вдоль волнистых вод седого Бикина. Лето — это ощущение неподдельного восторга, которое заставляет забыть о неугомонном шуме старшей группы, пронизанной тошнотворно едким запахом убежавшего молока, доносящимся из-за двери детсадовской кухни. К тому же уже нет липкой грязи под ногами или скользкого гололеда, закопчённых сугробов, зловонных выхлопных газов от клаксонящих машин и ревущих в грохоте грузовиков. Летом кажется, что оставленное за спиной монотонное прошлое было не с тобой и так чудесно будет всегда, хотя Бориска на своём опыте уже убедился в том, что это всё не так. Да! Он по-своему любил свою чем-то вечно недовольную бабу Машу. И дед Петро как будто бы попритих и уже не отпускал раз за разом в его адрес свои сальные наработки из жанра плоского юмора. Судя по всему, этот старый хрыч явно опасался получить в ответ едкий экспромт ещё не сформировавшегося сознания. Поэтому с первым же визитом деда Десюка наш гадёныш, чтобы не портить настроения своим прародителям, не спеша отправился с ним через железнодорожный мост на правый берег. Там его уже ожидала другая жизнь, полная опасных и в то же время захватывающих приключений. По дороге их то и дело обгоняли воинские эшелоны, набитые под завязку зубоскалящими солдатиками. Отовсюду звучала песня "Три танкиста". А на открытых платформах из-под брезента грозно торчали дула всякого сорта орудий: пушек и прочей бронетехники. На запасных путях так же толпились потрёпанные теплушки, уже немало повидавшие за свою жизнь. Рядом пыхтела чёрным дымом старая походная кухня. Откормленный повар раздавал худощавым солдатам, выстроившимся в длинную очередь, какую-то кашу в алюминиевые котелки. Можно было догадаться, что это его кочегар с засаленной рязанской рожей фальцетил с надрывом в такты расстроенной гитары:
Развеет ветер над Даманским сизый дым,
Девчонка та давно уж спуталась с другим,
Девчонка та, что обещала: «Подожду»,
Идет с другим и тает имя на снегу.
Дед с внуком, услышав пронзительную песню в исполнении этого певца с погорелого театра, ненадолго остановились на железнодорожных путях, чтобы дух перевести и, конечно, послушать красивую историю. Бориска, на мгновение прикрыв свои голубые глаза в лучах ослепительного солнца, невольно представил себя в роли бойца на поле боя среди обгорелых танков. Невольно вспомнив себя с перевязанной головой, он мысленно начеркал своей окровавленной рукой на белом снегу имя "Маня" и подумал вслух:
— Сейчас с цыганятами обсасывается!
— Чаго? — Спросил его дед Десюк и тоже подумав о чём-то , сказал: — К войне дело идёт!
— К какой такой войне? — Бориска даже удивился, что про самое главное он даже и не ведал.
— Нынче к китайской...
— А ты, Десюк, на войне був? — Явно готовясь к встрече с бабкой Десючкой, Бориска уже перешёл на Полтавский суржик.
— В Империалистическую немного, а потом всю гражданскую в начале за Белых, а потом и за Красных. Солдатам армии Будённого в санитарном обозе сифилис и "триппера" лечил...
— Про сифилис я уже знаю! — Солидно ответил Бориска, уже представляя себя в шапке "Будёновке" в одной шеренге с ребятами из фильма "Неуловимые мстители". Чтобы поддержать разговор он, как бы нехотя, бросил:
— А вот про "триппера" я ещё ничего не слышал.
Малость задумавшись, малец мысленно представил то, как дед Десюк с пенсне на носу ощипывает трёхпёрых красноармейцев, но, чтобы не выглядеть идиотом, спросил:
— А чего тебя, Десюк, взяли туда? Ты что, доктор без института? И как ты триппера лечил?
— У меня целых два класса церковноприходской школы! — Гордо ответил старик. — А лечил я их просто. Бойцам в их грязные стволы из шприца марганцовку закачивал.
Услышав слово "ствол", Бориска, невольно посмотрев на невдалеке стоящий на платформе краснозвёздный танк, сморозил глупость:
— Богатырям промывал? Врёшь ты всё! Таких больших шприцов не бывает! А я вот анекдот про танк знаю!
На что дед Десюк со всей серьёзность ответил:
— В то время половой член называли "стволом" и я маленьким шприцем раствор через иголку в мочевой канал закачивал. Так один гад однажды меня всего облил.
Дед, явно не желая впадать в воспоминания, вернулся к более весёлой теме. Он был страстный ходок до анекдотов и сам знал много пошлых историй, но предпочитал слушать то, как их дед Петро под самогонку рассказывает. И в этот раз он сдался, хотя был богобоязненным:
— Ладно! Трави! Нам идти ещё далеко, а так быстрее дойдём.
Бориска, явно спеша попасть на казармы, бойко ответил:
— А чего стоять то? По дороге расскажу! Я их много знаю и даже политические!
— Политические не надо! — Мягко прервал его дед и невольно посмотрел по сторонам: — За них за-арестуют!
— Ладно... — Нехотя согласился с ним маленький рассказчик: — Это хороший анекдот! Как раз про "Половой член!"
— Про член можно, но только не про партийный! Валяй! —Охотно разрешил ему дед и они пошли дальше по шпалам. Можно было слышать как малыш взахлёб рассказывает удивительную историю по теме "Война":
— Большой танк, смеясь, сказал маленькому "Запорожцу", что у того сердце в жопе!
— Что за запорожец? —Перебил его дед.
— Ты, Десюк, тёмный человек, хоть и в школу ходил! — Резко осадил его внук — Запорожец — это машина... такая маленькая! Ну, так вот! А Запорожец обиделся и сказал танку, что у того тоже сердце не в груди бьётся! — И, уже сам давясь со смеху, едва выдавил: — Я же не говорю, что у тебя половой член на лбу"! — Ответил "Запорожец" танку! Ха-ха-ха!
Так они, говоря о том и о сём, миновали железнодорожный мост и, проделав долгий путь, дошли до казарм. Около сарая дядька Старушин, рыжий и вечно начёсанный здоровенный мужик, осмаливал паяльной лампой огромного хряка. Бориска невольно застыл на месте, чтобы лучше рассмотреть огромную скотину, что лежала замертво на утоптанной земле и особенно его удивили объёмные яйца, что были у убитого животного. Рядом с тушей валялся отрезанный половой член, невероятно длинный и чем-то похожий на ободранную змею. Бориска вспомнил про то, как позапрошлой весной Генка Гундос, ободрав гадюку, зажарил её на костре.
— А чего коня завалил? — Спросил солидным голосом Бориска дядьку Старушина. — Что, рылом не вышел?
— Да в калашный ряд не прошёл! — Нехотя ответил мужик и, явно куда-то спеша, обдал опалённую тушу крутым кипятком и без промедления стал соскабливать острым лезвием ножа остатки щетины.
— Это хряк! — Дед вовремя пришёл на помощь внуку. — Самец, который осеменяет чушек! Поэтому у него и яйца есть...
— Этот уже никого больше трахать не будет! А чего он такой здоровенный? — Не задумываясь выпалил малец.
— Потому, что он не кастрированный и очень старый! — И, посмотрев в сторону казарм, добавил: — Ладно, Сашуня, пойдём, а то нас бабка уже заждалась. Я ей по телефону через Афанасьева передал, что мы вместе! И ты тоже идёшь! Она по такому случаю курицу забила. Борщец из петуха кушать будем.
Бориска тогда ещё не знал — почему дед Десюк его каким-то Сашуней кличет, но слово "борщ" вызвало у него приятные ассоциации и он, сорвавшись с места, побежал, чтобы поскорей увидеть любимую бабку Десючку.
Вот уже четверть века, как его дед Десюк и бабка Десючка проживали в гражданском браке в одной из секций старого барака на этих железнодорожных казармах, значащихся за каким-то порядковым номером как некий безымянный, но всё же населённый пункт. Другое дело соседний совхоз с зычным названием Оренбурец, где жили местные оренбуржцы или проживавший справа от этих казарм на своём хуторе замкнутый дед Панас, который мог смело представляться как хуторянин или ещё как-нибудь. Тогда как восемь семей, проживавших в двух—, трёх—и даже четырёхкомнатных секциях двух зданий барачного типа, вытянувшихся вдоль высокой насыпи железной дороги, не могли себя кем-либо величать. Впрочем, это им никак не мешало просто жить, обслуживая отведённый им участок железного полотна, растить детей, заниматься подсобным хозяйством и возиться в своих садах и на овощных грядках. На тот момент, когда Бориска бросился бежать на зов борща в сторону близлежащей казармы, окрашенной в розовый цвет, то по правую руку от него пролегала железная дорога с цветастым болотом за ней, а по левую была цивилизация в виде сараев с коровниками и огородов, утыкающихся в грунтовую автотрассу, омываемую в моменты половодья с другого бока мутными водами приграничной реки Бикин. Это сейчас, в постперестроечные годы, там царят лишь тошнотворное запустение и безнадёга, тогда как полвека тому назад на этих безымянных казармах била ключом и шумела полноценная жизнь обычной бригады суровых железнодорожников, но об этом позже. Вскарабкавшись по высокому крыльцу малыш вбежал в просторное помещение с печкой, в которой кроме кухонного стола и четырёх старых табуретов не было никакой другой мебели. На столе его уже ждал закопчённый чугунок, под завязку полный приятно пахнущим содержимым, из которого торчали две раскидистые куриные лапы. Из соседней комнаты без какой-либо спешки показалась маленькая и сухонькая старушка лет семидесяти в длинном однотонном платье до пят. Её измождённое морщинистое лицо, обрамлённое белым зелёным платком в цветочек, напоминало чем-то поверхность высохшего пруда с двумя ключами воды голубоватого оттенка, бьющими непрестанно из-под земли, и в лучах солнца излучавшими свой внутренний свет доброты, а, может быть, и любви. Естественно, что во все эти детали малец ещё и не думал вникать, ибо его интересовал только наваристый борщ с курицей и фасолью, но образ старой женщины в дверном проёме на протяжении всей его последующей жизни поддерживает в нём немодную нынче веру в добро и в человеческую порядочность. Прошло уже больше года, как он не был за тем столом в обществе этих двух бесконечно ему родных стариков, умудрившихся пережить пару мировых войн и неисчислимое количество гражданских, включавших в себя коллективизацию и прочие социальные бедствия, навязанные им упырями и дармоедами или просто бюрократами, населяющими и по сей день московский Кремль.
Бориска проснулся ни свет ни заря и раньше всех от жуткого храпа деда Десюка, который мирно спал у него под боком, уткнувшись носом в стенку. Украшением её, давно не белёной, были два застеклённых кадра, загаженные мухами, с пожелтевшими фотографиями, беспристрастно запечатлевшими моменты жизни и смерти его родственников, а так же посторонних для него людей. С противоположной стороны спального помещения, на такой же металлической кровати, в такт деду похрапывала бабка Десючка. Настенные часы-ходики, с гирьками на цепочке и с вечно бегающими кошачьими глазами, издавали ужасное тиканье, отдающееся эхом в полумраке полупустого спального помещения. На столе у окна покоилась огромная и очень толстая библия в кожаном переплёте времён царя Гороха, а на выходе в углу скромно стоял огромный кованый сундук из тех же времён с огромным амбарным замком, не позволявшим никому, кроме своей хозяйки, проникнуть в таинства его содержимого. Малец поспешно выбежал в кухню, уже залитую к этому часу потоком солнечных лучей и, недолго думая, зачерпнул из кастрюли эмалированной кружкой отменного киселя, заваренного на смородиновом варенье. Наспех позавтракав чёрным хлебом, обильно посыпанным сахарным песком, он посмотрел в запылённое окно, чтобы поинтересоваться погодой. А за окном, воображая из себя хабаровского физкультурника, бегал в одиночку по кругу соседский внук Женька Боровков, который тоже приехал на лето погостить к своим старикам. И был этот спортсмен на пару лет старше Бориски, чем несказанно кичился, и тот, нехотя вспомнив их позапрошлогоднее знакомство, невольно поморщился от мысли: "И этот воображуля уже здесь"!
Ему явно не хотелось портить своё первое утро на свободе бессмысленным общением с этим надутым индюком. Поэтому он, терпеливо выждав момент, когда тот побежал в сторону недавно сколоченного общественного туалета на два очка, выскочил за дверь и что есть мочи ломанулся, чтобы вовремя застать Генку Гундоса, постоянно проживавшего в самом дальнем помещении второго барака. Помимо его друга — одногодки блондинистого Гундоса, сына Афанасьева — старшего с семьёй по соседству во втором бараке проживала семья Старушиных и пожилая чета Шатуловых. Тогда как помещения первого барака населяли четыре одинокие пары предпенсионного возраста и в пятом — самом маленьком отсеке числился бобылём бывший зек Андрюшка Полинок.
Афанасьев старший — кучерявый блондин среднего роста и такого же возраста, был женат на паскудной женщине неопределённого облика, думавшей только о наживе и поэтому проводившей всю свою жизнь на клубничном поле. Это райское место с чудесной ягодой было отгорожено от внешнего мира высоким частоколом и изнутри охранялось огромной псиной, бегающей туда-сюда на цепи по туго натянутому между грядок металлическому тросу. Пса звали не иначе как апостол Пётр. Так же в этой семьей выращивались старшие дочери — Надежда и Вера, но почему-то к средненькой — двенадцатилетней блондинке Надьке — корявой её братец, тоже не красавец, обращался не иначе как:
— Авдотья, ты что совсем охренела?
Тогда как свою старшую сестру красотку Веру, выпускницу средней школы, он явно побаивался. К его счастью, её никогда не было видно в хозяйстве Афансасьевых, ибо она дружила со своей одноклассницей Галькой Старушиной и они вместе где-то готовились к поступлению в хабаровские вузы. К тому же Вера мечтала стать следователем прокуратуры, что было ещё одним веским основанием для уважения её, на всякий пожарный случай. Сам Афанасьев-старший, помимо занимаемой им должности бригадира путейцев слыл ещё и подкулачником. Ибо его возделанные земли с хозяйственными постройками и всей проживающей в них живностью простирались вплоть до хутора деда Панаса. Тогда как в семье Старушиных, занимающих среднюю часть барака, помимо Гали были ещё и комсомолец Колька — придурок, пионер Петька — добрый малый и октябрёнок Сашка — конченный обалдуй, а их приусадебное имение заполняло всю центральное пространство и утыкалась в автотрассу гранича с огородами Боровковых и деда Десюка. Что касаемо хозяйки семейства, то она была хворой, и Бориска видел её высохшую фигуру с измождённым лицо только один раз и то издалека.
Пробегая мимо общественных коровников с барьерами, окаймляющими фасадную часть этой хозяйственной постройки, малыш услышал непринуждённое мычание благородных коров, отдыхающих в вальяжных положениях тел на свежем сене, что-то пережёвывающих и лениво отгоняющих при помощи хвостов-метёлок от себя мух и слепней. Неожиданно ветер донёс до него раздирающий душу свиной визг и печальное хрюканье убитых горем свиноматок, ютящихся в полумраке и в смраде убогих свинарников, что были устроены для них в глубоком тылу. Это свинячьи вдовы держали траур в честь потери убиенного хряка, который, судя по всему, был для них не только светочем счастья в их личной жизни, но и надеждой на долголетие, ибо без поросят жизнь бездетных свиней значительно укорачивалась. На летней кухне, обклеенной киноафишами уже прокрученных фильмов, сидел Генка Гундос и завтракал блинами, регулярно помазывая их один за другим то клубничным вареньем, а то макая в крынку с душистым мёдом, добытым на пасеке Старушиных. И он так смачно жрал, засовывая в рот целиком каждый блин, предварительно скрученный в трубочку, что его мерзкая и изрядно конопатая рожа сморщивалась до полного безобразия.
— Привет, Гундос! — Вежливо поздоровался Бориска, проглатывая тягучую слюну, зная, как Генка люто ненавидит прозвище, данное ему Надеждой, которая впрочем тоже была не в восторге быть Авдотьей.
—Ну чё? Сигареты принёс? —Вместо здрасьте, прочавкал Гундос.
—У Петра две пачки "Солнца" вытащил и пачку "Шипки". А ты вымахал! Теперь тебя "Сухостоем" звать можно!
—Лучше "Сухостоем" чем "Гундосом"... —Всё так же давясь блинами, ответил Гундос, и глаза его блеснули странным блеском. —У меня к тебе есть дело... —Наконец-то расправившись с блином, он зашептал как-то по-заговорщицки.
—Вначале за сигареты расплатись! —Твёрдым голосом ответил ему Бориска. —А то начнёшь мне зубы заговаривать.
—Сколько хочешь?
—Две банки клубничного!
—Да ты знаешь сколько банка варенья на базаре стоит? —Искренне возмутился Гундос. — А твоя "Шипка" всего десять копеек...
—Так иди и покупай себе сигареты! —Жёстко перебил его Бориска и добавил. —У тебя этого добра много! Сам блины жрёшь и хоть бы один дал куснуть.
—На чужой каравай рот не разевай! —Позлорадствовал Гундос. —Ладно! За три пачки литровую банку и ещё одну поллитровку дам, но только на мои сигареты ты губой не пяль, а то они у тебя и так большие.
— У меня ещё пачка есть. Давай варенье!
— Варенье потом заберёшь, я же слово дал! —Гундосу явно не терпелось вернуться к другому делу и он, чинно засунув за печку три пачки сигарет, снова таинственно зашептал. —Я мину противотанковую на военной свалке нашёл, а сегодня танки там, где есть брод через Бикин, под водой форсировать будут. Я мину за большим мостом спрятал. Тяжёлая! Я её волом еле дотащил. Поможешь?
— А если бабахнет?—Насторожился Бориска.
— Нет! Не взорвётся! — С умным выражением лица ответил Гундос. —Она же учебная! Я её продырявил. Она шлаком напичкана, да и взрывателя нет.
— Так зачем её под танк подкладывать? —Удивился Бориска.
— Смеха ради! —Рассмеялся Гундос, отчего его вытянутая харя стала ещё неприятнее. —Потом до казарм на брёвнах вплавь спустимся. Порыбачим и ущицы сварим!
— Там за мостом машины мало ездят, а по этой дороге нас спалят! —Задумчиво ответил Бориска. —Может её по воде на плоту спустим...
— Молодец! —Воскликнул Гундос. —И ветками замаскируем! Никто и не додумается! Ну, что пошли в поход?!
Сказано — сделано и, пройдя вдоль забора, защищающего клубничное поле, они вышли к реке, невольно наполнившей душу нашего героя ощущением широты простора, и это, несмотря на то, что он бывал и не раз на берегах батюшки Амура, который ему казался бескрайним океаном. А тут было всё в самый раз. И сопки на другом её берегу, покрытые свежей зеленью и кучерявыми ивами по обе стороны от Бориски в целом создавали некую картину маслом, что органично вписывалась в рамки его представления о красоте, тогда как Генка Гундос всего этого и не заметил. Солнце уже было высоко над горизонтом и его лучи в переливах с дымкой, поднимающейся с поверхности воды, своими волшебными переливами красок слегка маскировали автомобильный мост, за которым была спрятана в кустах противотанковая мина. Дорога была дальней и чтобы хоть как-то скрасить путь, Бориска решил в непринуждённой форме поговорить со своим попутчиком:
— Генка, а вы с Надькой всё так же и ругаетесь?
— С Авдотьей что ли? — С недоумением переспросил Гундос: —Так она меня своими штучками совсем задрала. На озере за мной подглядывает, то в душ ко мне лезет и я уже в туалете на крючок стал от неё запираться.
— А что ей надо от тебя? — В свою очередь удивился Бориска.
— Трахаться хочет! Вот и лезет!
— Так ты же ещё маленький!
— Это я маленький?! — Оскорбился Гундос. — Да у меня уже стояк, как у батьки!
— Ну, а что тогда от неё прячешься?
— Да бешеная она! Не хочу о ней говорить! Ей только дай волю, то потом не отстанет...
Генка явно что-то не договаривал и Бориска, решив не наступать ему на больную мозоль, по-дружески предложил:
— Давай перекурим? Ты же взял с собой...
— Ладно! — Легко согласился Гундос. — Я тебе варенья две литровых дам. А ты мне твою пачку — ту что заныкал.
— Не переживай! Если надо будет ещё, то я у Андрюшки Полинка ещё натыбрю! — Бориска попытался успокоить своего друга и перевёл разговор в другое русло: — А как мы твою мину ставить будем?
— Просто на берегу слегка прикопаем и галькой присыпим, чтобы её сразу заметили и в песок гусеницами не вмяли. — Наконец-то Гундос снова заулыбался своим щербатым ртом и судя по всему эта тема разговора ему была куда приятней, чем говорить о сексуально озабоченной сестре. — А сами в кустах спрячемся и приколемся над салагами. Я ещё кое-какие хохмы знаю. Со мной, брат, не соскучишься! Там, на военной свалке, за забором деревянный тубзик и я тебе покажу, как карбитовые пушки делать. Её надо вдвоём поджигать... Ладно! Кончай перекур! Нам надо успеть мину до обеда поставить, пока вояки не приехали.
Быстрым маршем озорники добрались до автомобильного моста и, чтобы их не унесло вниз течением, выйдя на дорогу, пересекли его по суше и, не доходя до следующих железнодорожных казарм, резко свернули к реке, где в кустах и была спрятана противотанковая мина. На песчаном берегу кто-то сжёг несколько автомобильных шин и поэтому было много металлической проволоки, про которую Генка Гундос видимо уже знал. Так же там валялись несколько сухих коряг и разбитая старая лодка. Из этих подручных средств они, немного повозившись, сделали вполне приличный плот и Бориска, ещё не умевший плавать, мог держаться во время сплава за одну из торчащих коряг — ему очень не хотелось признаваться в этом Гундосу. Так же как и начинать с ним пиписьками мериться... Он уже тогда понимал, что Генка Гундос его постарше будет и пиписька могла бы оказаться куда длиннее, чем у него. Предыдущий год, проведённый в заточении круглосуточной младшей группы, его научил скрывать от других как свои недостатки, так и истинные намерения. Конечно, Генка был ещё "той сволотой" — так отзывалась о нём Надька-Авдотья, но зато с ним было интересно. Видимо, Бориска все ещё помнил время, проведённое им на казармах после того, как был выписан из больницы, и именно общение с этим "крестьянином" обогатило его познаниями о жизни. К слову сказать, ему было очень неприятно слушать, казалось бы, воспитанного Женьку Боровкова с его зазнайством и ничем обоснованным высокомерием.
Генка Гундос проявил себя как замечательный лоцман и поэтому они удачно прошли по пояс в воде под мостом. Разве что совсем немного надо было проплыть глубокое место и Бориска что есть мочи судорожно вцепился в корягу. Тогда как лоцман, чувствуя себя как рыба в воде, всё время умело направлял их плот в сторону берега, а дальше до брода, где они планировали установить мину, было совсем не глубоко. Танков, которые должны были показаться с противоположного берега, ещё не было видно и наши разведчики легко установили мину по всем правилам сапёрного искусства. Спрятавшись в кустах они стали терпеливо ждать. Вскоре показались танки и сразу же, как на них были установлены большие трубы, они один за другим стали форсировать водную преграду. Едва первый танк, показавшись из воды на их берегу, быстро выскочил на берег и встал, как вкопанный. Видимо, зоркий командир башни вовремя заметил слегка присыпанную мину. На том берегу немедленно раздалось пронзительное завывание сирены. Тогда как ещё три танка, следовавшие по пятам за головной машиной, так и остались в воде, маяча над её поверхностью своими толстыми перископами. По автомобильному мосту промчалось несколько военных газиков и пара грузовиков.
— Сапёры!—Сказал всезнающий Гундос. — Разминировать будут!
— Ты это уже видел? — Спросил его шёпотом Бориска.
— И не раз! — Гордо ответил Гундос и чувствовалось, как его распирает от важности. —Там, около свалки, их полигон. Когда карбитовую пушку сделаем, то мы туда ещё сходим! Выкурим из тубзика... Смотри! Вон... ползут...
И, действительно, к мине уже подползали два солдата. Какое-то время они с ней провозились, а потом раздалось отборное ругательство:
— Суки. Какая б...? Его... мать?
Генка уже не мог сдержать своих диких эмоций и готов был уже громко рассмеяться, как Бориска ударил его кулаком по плечу:
—Охренел что ли? А если поймают...
Генка от неожиданности уж было озверел, но вовремя спохватился и, надо отдать ему должное , признал свою ошибку.
— Тут ты прав, брат! Нефиг булки расслаблять!
Первые три танка наконец-то смогли вылезти из воды, тогда как четвёртый, едва показав свою башню из воды, встал как вкопанный. Люк с шумом ударился о броню и тотчас показалась голова в танкистском шлеме с испуганным лицом:
—Товарищ командир, танк встал! —Закричал танкист и было видно как он напуган. — Что делать будем?
— Что? Что? Тащить его на буксире будем! — В ответ взвыл тот, кто должно быть и был командиром.
И, пока одни танкисты разматывали металлический трос, неизвестно откуда к скоплению танков подкатил огромный и очень пузатый полковник на американском газике с открытым верхом и завизжал, словно боров:
— Эй, капитан, что тут у вас случилось? Почему стоим?
— Мина, товарищ полковник!
— А ты что думал, что я вам тут сюрприз не устрою? На войне как на войне! — Довольной интонацией прохрюкал полковник и, кряхтя, выбрался из американского бобика, который, освободившись от такой поклажи, как будто бы выпрямился как бедный ослик! — Хорошо, что людей не потопил...
— Слушай Генка, это жирный кабан вместо тебя мину установил! — Засмеялся Бориска и, в этот раз сам получив дружеский подзатыльник, добавил вполголоса: — Мы тут ни при чём! Можно и вылазить...
— Лучше подождём, а то леший его знает... Пусть укатывают.
— Комары меня сожрали! —Пожаловался Бориска.
— А ты что хотел — на ёлку залезть и яйца не ободрать? — гнусно засмеялся Гундос.
— Тебе пофиг — ты в штанах. а я в шортиках... — Хотел обидеться Бориска, но не стал, а набравшись мужества, продолжил наблюдение за объектом.
Три танка, по очереди испустив выхлопные газы, подались обратно в воду, а четвёртый, сломавшийся, остался на берегу и танкисты, не дожидаясь ремонтной бригады, пытались что-то в нём отремонтировать под присмотром длинного и худого ефрейтора, которого оставил вместе себя жирный полковник.
— Эй, "Дон Кихот", — Засмеялся кто-то из танкистов, обращаясь к ефрейтору. — Хорошо тебе под Санчо Пансо живётся? Всё Пьехаешь?
— Да иди ты... на Хиль! — Злобно огрызнулся этот длинный ефрейтор и пока он, отвлёкшись от поставленной ему задачи по охране вверенного поста, стал перебраниваться с танкистами и тем самым потерял бдительность, мальчуганы осторожно вышли из кустов и с непринуждённым видом подошли к танку.
— Что мужики, танк чините? — Чинно осведомился Генка. — вот какая незадача! Этот жирный полковник вам такую свинью подложил...
— А ну, шкет, отойди от танка! — Зарычал на него длинный ефрейтор, отчего его веснушчатое и безбровое лицо исказилось до неузнаваемости, и глаза налились кровью.
— А ты что, дядя, альбиносом будешь? — Непринуждённым голосом спросил его Генка Гундос и, как бы передразнивая ефрейтора, прогундосил его же слова: — Это ты, отойди от танка и не отвлекай танкистов от работы!
Ефрейтор, совсем озверев, уж было бросился на оппонента, но тут Бориска, подбежав к нему на безопасное расстояние, выпалил в убегающую от него спину:
— Лучше иметь дочь проститутку, чем сына — ефрейтора!
Ефрейтор хотел уж было развернуться в сторону очередного обидчика, как с танка кто-то крикнул:
— Эй, Ганда, за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь!
Снова раздался дружный хохот с танка и ефрейтор, чтобы не опростоволоситься, побежал за Генкой, которому преградил путь этот сломанный танк. Тогда как Бориска, забравшись на холмик, со стороны наблюдал, как длинный и худой ефрейтор, поймав за шкирку такого же худого Генку , потащил егок обрыву над бурной рекой, который возвышался на пару метров над поверхностью воды.
В свою очередь Генка, как Орлёнок, встав на его кромку лицом к воде, крикнул во всё горло: — Прощайте, товарищи!
Орлёнок, получив сильного пинка от злого ефрейтора, под смех танкистов полетел в реку и, распластавшись брюхом по воде, был поглощён пучиной.
Когда ефрейтор, сделав своё дело, не спеша, вразвалку хотел уже вернуться к танку, как за его спиной раздалось пронзительное. — Заполучи, фашист, гранату!
И в сутулую спину длинного ефрейтора ударился и разлетелся вдребезги огромный комок рыжей глины вперемешку с чёрной тиной. Со стороны танка раздался снова дикий смех танкистов. Ефрейтор взвыл от боли, а Генка, не дожидаясь очередной расправы, нырнул с обрыва в воду и, схватившись руками за мимо проплывающее бревно, поплыл, держась за него, по течению реки в сторону казарм. Бориска, проводив задумчивым взглядом уплывающего друга, предпочёл идти пешком по дороге в гордом одиночестве, ибо ему было стыдно признаться в том, что он ещё плавать то и не умеет!
Генка Гундос, не находя себе места, бешенно бегал туда-сюда по летней кухне мимо Бориски, который, спокойно сидя за столом и наворачивая свежеиспечённые оладьи, обильно смазанные клубничным вареньем и осторожно прихлёбывая из блюдечка настоящий индийский чай, почти равнодушно взирал на то, как мечется его боевой товарищ, чем-то напоминающий разъярённого льва в клетке из зоопарка.
— Я этого ефрейтора на куски порву, моргала выколю! — Не унимался Гундос. — Надо что-то делать! Надо что-то сделать!
Судя по всему, Генка нахватался крылатых выражений от своего отца, подрабатывавшего к своей зарплате путейца-железнодорожника ещё и тем, что в качестве киномеханика крутил по субботам фильмы в клубе "Железнодорожник", который был на соседних казармах.
— А что ты ему сделаешь? — Нехотя спросил его Бориска, и то приличия ради, чтобы поддержать разговор, и лукаво добавил: — Здорово он тебе пиндаля под зад дал! И ты летел, пердел и радовался, а потом... бац! И как Чапаев под воду ушёл!
Конечно, Генка понимал, что выглядел он при расстреле хоть и гордо, но очень смешно, и эта нелепая казнь ещё больше раззадоривала его и он, уже доведя себя до ручки, неожиданно остановился и, застыв как вкопанный, пронзительно воскликнул:
— Эврика! Вендетта! Карбид!
Первые два слова, произнесённые Гундосом, тогда ещё совсем ничего не значили для Бориски, но слово "карбид" ему было знакомо и малец, на время прервав своё знатное чаепитие, с неподдельным удивлением спросил:
— Это как?
— А вот так! — Победоносно закричал юный мститель. — Как же я позабыл, что на полигоне у танкистов тоже есть большой туалет!
— Ты что, их там всех в говне утопишь? — Улыбнулся с издёвкой в глазах его друг и продолжил хлебать уже остывший чай из блюдечка.
— Карбидная пушка! — Радостно воскликнул Гундос, а его глаза заблестели каким-то дьявольским огоньком, и на минуту призадумавшись, добавил: — Надо срочно достать карбид! Как его добуду, то немедленно выдвигаемся в поход! Отомстим гадам!
Бориска уже видел и не один раз фильм про неуловимых мстителей и сама идея поиграть в войнушку его просто восхитила, но он тут же вспомнил про то, что не умеет плавать! Поэтому сама перспектива спуска на бревне по реке от моста до казарм его немного смущала и он принял решение срочно научиться плавать. И пока бешеный Генка искал возможность стащить у путейцев заветный карбид, он отправился на близлежащий пруд, так как вода в реке ещё была достаточно холодная и её течение тоже не было ему в помощь. Таких рукодельных прудов между насыпной автострадой и рекой было несколько и, судя по всему, они появились в результате того, что когда-то там брали грунт для дамбы, надёжно прикрывавшей от наводнений соседнее село Оренбургское. До ближайшего из водоёмов было рукой подать и малыш немедленно отправился туда, чтобы срочно научиться плавать. Пробежав через огороды каких-то полкилометра по тропинке, заросшей подорожником, он выскочил на пруд и, на ходу сбросив с себя потную рубашку, с разбега прыгнул в воду.
Солнце уже поднялось до своего пика, но Бориска и не думал вылазить на берег и, барахтаясь в мутной воде, упорно пытался научиться плавать хотя бы по-собачьи.
Этот пруд по-своему был живописен,так как раскинулся в густом окружении молодых тополей, облепленных пушистыми ивами и другими кустарниками. Небольшой и слегка заболоченный, но зато с достаточно тёплой водой, он был идеальным местом для самостоятельного обучения плаванию. На голубом небе с его бескрайней голубизной уже вовсю светило солнце и в тёмной воде с бирюзовыми и малахитовыми нюансами отражались позолоченные блестки, невольно слепившие Бориске глаза, но он особо не обращал на это внимания. На противоположном, ещё полупустынном берегу, где вдали от него пролегала автомобильная трасса, по которой в тот момент шла грозная колонна комбайнов, украшенных красными флажками. И Бориска, едва переведя дух, встав по стойке смирно, и по-ленински вглядываясь вдаль, произнёс торжественным голосом многозначительное —"Урожай"!
Густая и раскидистая верба вблизи у воды, ещё не сосватанная взрослыми тополями, одиноко стояла, словно печальная девица среди молодой свежезелёной поросли, усыпанной синими ирисами и жёлтыми саранками, и, как бы полоскала свои длинные жёлто-зеленоватые косы в золотистой воде. По покатистым берегам кое-где были тёмнозелёные заросли с торчащими из них прутьями камыша с его продолговатыми набалдашниками коричневых тонов и множества оттенков, а на поверхности воды плавали кувшинки, образуя своего рода небольшие островки светло-зелёного, а кое-где и желтого цвета. В пруду водилась кое-какая мелкая рыбёшка и, если очень захотеть, то можно было на закидушку поймать небольшого щучёнка или мелкого карасика, но в основном в нём водились мерзкие ротоны, которых и свиньи у себя на обеде не особо жаловали. Но Бориске было далеко до всей этой красоты и рыбалки, ибо он наконец-то удержался на воде и даже проплыл несколько метров, интенсивно подгребая под себя, как это обычно делают только собаки. Тогда как он уже видел себя плавающем вразмашку, словно легендарный Чапаев из фильма во время своего последнего форсирования реки Урал!
Надо было срочно поделиться радостной новостью о том, что он уже умеет плавать и Бориска сломя голову бросился в сторону казарм и, не добежав всего несколько метров до Генкиной летней кухни, уткнулся носом в девичью грудь — приблизительно второго размера. Хозяйкой такой ладной груди была та самая Авдотья — хорошо развитая девушка двенадцатилетнего возраста с корявым лицом и крючковатым носиком, который обычно пририсовывают на картинках всякому сорту ведьм и колдуний. Задрав голову вверх и столкнувшись взглядом с её остроконечным носиком, Бориска радостно воскликнул:
— Авдотья, я плавать научился!
— Если ты помнишь, то меня зовут Надей! — Нервно ответила ему девчонка. — А для кого-то даже я... Надежда...
— Да как угодно себя называй! — Перебил он, особо не вдаваясь в смысл сказанных ею возвышенных слов. — Я плавать умею! Но... только по собачьему! Научи меня плавать вразмашку или по-матроски!
— Не проблема! — Небрежно бросила девица. — Но потом мы поиграем в доктора!
— В доброго доктора Айболита? Ладно, я буду твоим доктором, а ты будешь обезьянкой Чи-чи! Гундос за Бармалея сойдёт...
— Твоим доктором буду я! — Резко осекла его Авдотья.
— А ты что, добрая Фея что ли? — Бориска отошёл от неё на пару метров и стал рассматривать её тело, и даже заглянул в её колючие глаза.
— Какая тебе разница — добрая я или злая? Ты вразмашку плавать хочешь научиться или нет? —Уже более ласковым голосом ответила она. — Я буду доброй только для тебя и нам Гундос не нужен. Я тебя самой спелой клубникой полечу!
— Если будешь доброй, то это потом, а сейчас пошли на пруд! — Радостно воскликнул Бориска.
Пройдя мимо коровников и бегающего бестолково по кругу Женьки Боровкова они вышли за казармы и довольно быстро дошли до пруда, где Авдотья, недолго думая, полностью оголила своё уже зрелое тело. Конечно, Бориска ходил с мамой и с тётей Лидой в душ, что был в прачечной при паровозном депо, где и работала баба Лена, но тогда он ещё особо не задумывался о разнице в строениях мужского и женского тела. Но уже после просмотра итальянского фильма "Ромео и Джульетта" и первой радости и огорчения в любовных отношениях с Маней на сеновале в цыганской конюшне, некоторые мысли стали посещать его пока что невинную голову. Но он, разочаровавшись в женщинах, каждый раз отгонял всякого сорта непристойные размышления, словно назойливых мух, а тут на заброшенном пруду перед ним предстала такая картина маслом.
Послеполуденное солнце было высоко в синем небе над волнообразной линией голубоватых сопок, убегающих куда-то вдаль, и, ещё неутомлёное, своими яркими лучами светило Бориске прямо в глаза. А он, небрежно развалившись на мягкой траве, смотрел на то, как голая Авдотья, никуда не торопясь, медленно подошла к воде, слегка повиливая своим пышными ягодицами. На какое-то мгновение эта бесстыдница, слегка притормозив, стала принимать солнечные ванны, которые можно было сравнить и с душем, но это прозвучало бы не так романтично.
В любом случае, её обнажённое тело в лучах гигантского софита поначалу показалось ему прозрачным, словно сгустившийся пучок тёмного света. Но, прищурившись, он всё-таки разглядел вполне пропорционально развитый силуэт женского тела, а когда она повернулась к нему лицом, то её перси внушительных размеров как будто бы засветились своим обворожительным внутренним и явно неземным сиянием. Авдотья плавным жестом руки небрежно отбросила со своего лица соломенную прядь волос и резко крикнула ему пронзительным фальцетом:
—Ну чё ты тама разлёгся? Я, что ли, за тебя плавать учиться буду?
—Иду-иду! —Крикнул ей в ответ разочарованный малец и вскочив, словно ужаленный, побежал ей навстречу.
—А чё, в трусах что ли будешь купаться? Не мужик что ли? —Кокетливо поинтересовалась она и даже забавно улыбнулась.
Бориска не стал вглядываться в её лицо и, быстро скинув короткие штанишки, бросился в воду, обогнув её по правому борту. Водичка была как парное молоко, но его учитель по плаванию, не позволив его телу и душе вдоволь насладиться такой благостью, резко оттащила своего ученика, словно на буксире, на середину пруда, где и бросила его на произвол судьбы. Утратив почву под ногами, он настолько удивился, что чуть ли не камнем пошёл на дно, но какая-то сила на уровне подсознания заставила его сопротивляться. Бедняга, вынырнув из мрака тьмы к яркому свету, стал усиленно бить ручонками по поверхности воды, создавая вокруг себя круги, которые медленно расходились от него в стороны по глади старого пруда. Где-то вдали на берегу он едва различал Авдотью, залитую солнечными лучами, но ему было явно не до неё и тут он вспомнил, что умеет плавать по-собачьи! Эта внезапная мысль помогла ему немного успокоиться и начинающий пловец, совладав со своим страхом, неожиданно для самого себя, поплыл без посторонней помощи, лихорадочно подгребая под себя и каждый раз заглатывая очередную порцию воды. Едва он ощутил руками земную твердь, то рвотный рефлекс изверг из него содержимое его желудка и ещё вдоволь не откашлявшись, ученик прокричал своей учительнице плавания, всё так же стоящей на берегу в неглиже:
—Авдотья —дура набитая! Кикимора болотная!
—А ты чё думал, так просто на брёвнах сплавляться? —Мерзко рассмеялась она ему в лицо: —Тяжело в учениях —легко в бою! Плавать ты вроде научился... пошли обратно, а то мне клубнику ещё собирать.
Маленький Бориска с удовольствием общался с дедом Десюком и всячески избегал общения со своей прабабкой Десючкой. Если он и реагировал на её позывные: "Бориска супче истемэ будэ?", то только потому, что ему постоянно хотелось кушать. При своём аппетите он очень редко бегал в курятник за свежими яйцами, отдавая предпочтение сливам и яблочкам-ранеткам, а так же помидорам, что произрастали повсюду в изобилии. Что касается деда Десюка, то он был заподозрен в том, что недолюбливает Советскую власть, ибо все его воспоминания сводились лишь к дореволюционным годам его жизни. Он рассказывал, порой повторяясь, одни и те же истории о том, что в те далёкие времена мясо стоило столько-то копеек и этого добра было на рынке так много, что его отцу не удавалось продать за раз и половины коровьей туши. Все остальные рассказы так же сводились к тамбовским яблокам и к огородам, на которых была всякая всячина. Один раз Бориска, явно не сдержавшись, высказал вечно недовольному деду свою правду матку в лицо:
— Вот ты, Десюк, от государства пенсию целых шестьдесят рублей получаешь, а всё царя Николашку поминаешь...
— А мы и не нуждались в их пенсиях! — Послышалось за его спиной и он, обернувшись, был удивлён тем, что его прабабка, может вообще что-то другое говорить, кроме как о "супчике".
Да и в целом ему было необыкновенно хорошо гостить на железнодорожных казармах в обществе этих двух замечательных стариков, которые его никак не воспитывали. Соседи тоже попались замечательные и малоразговорчивые. Только бывший уголовник Андрюшка Полинок был отменным собеседником, от которого малец набрался правильных слов и знал как жить "по понятиям", и ежедневно оттачивал свой блатной жаргон, "ботая по фене". Интересным человеком был ещё и Генка Гундос, который уже надыбал литровую банку карбида и приготовил настоящую пушку, использовав для этого пустую бутыль от большого аэрозоля для борьбы с тараканами. Само приспособление были невероятно простым в применении, но зато весьма эффективным, так как оно издавало сильный хлопок с выразительным выбросом огня и дыма. Действовало, как обычная старинная пушка — то есть в её жерло, где обычно стояла пипочка для распылителя, закладывалось несколько кусочков дурно пахнущего карбида, а потом надо было смачно плюнуть вовнутрь и, плотно зажав ладошками входное запальное отверстие и большое выходное, хорошенько потрясти. Далее, когда начинали шипеть газы, порядком скопившиеся в пушке, надо было удерживая её крепко в руках, навести в нужном направлении и предоставить поджигателю честь поднести зажжённую спичку к запальному отверстию, пробитому в тыльной части орудия при помощи маленького гвоздя. Естественно, что все подготовительные работы для проведения выстрела, а также роль заряжающего и наводчика, были возложены на Бориску, но он не чуждался тяжкого труда и стойко переносил все тяготы воинской службы. Тогда как Гундосу — поджигателю надо было только чиркнуть спичкой, чтобы орудие удачно выстрелило в очередной раз!
Таким образом неуловимые мстители, неоднократно проверив боевое оружие в действии, отправились с серьёзным видом по дороге в сторону военного полигона, который удачно расположился прямо за воинской свалкой, где Бориска ещё не был. На дорогу их напутствовала Авдотья несколько раз повторив поощрительные слова:
— Подпалите им яйца, ребята, чтобы они знали, как маленьких обижать!
— Вендетта! — Каждый раз ей отвечал Гундос и невооружённым глазом было видно, как ему не терпится отомстить злодеям.
Дорога была длинная и солнце в зените своей славы нещадно обжигало непокрытые головы мальчишек, бодро идущих по отсыпной автостраде к заветной цели. Несколько раз их на всей скорости обгоняли грузовики из соседнего совхоза "Оренбурец", обдавая смрадом выхлопных газов и с ног до головы покрывая всепроникающей рыжей пылью. Они шли молча, почти не разговаривая между собой, и лишь всего пару раз, сделав привал, смочили пересохшие глотки тёплой водой из настоящей фронтовой фляги, которая в брезентовом чехле болталась у Гундоса на настоящем солдатском ремне. К тому же на голове у него была пилотка с красной звездой, тогда как Бориска позабыл свою белую панамку. Но всё равно он стойко переносил все тяготы и лишения воинской службы. Наконец-то они прошли гигантскую военную свалку с её обыденными дурно-пахнущими испарениями и подошли к высокому сплошному забору, в котором Гундос когда-то заблаговременно отбил пару широких досок. Заглянув в образовавшийся проём Бориска увидел длинное сооружение, напоминавшее ему большой нужник до двадцати посадочных мест. Тогда как неподалёку в гордом одиночестве стоял индивидуальный сортир для командного состава на одно очко . Время было послеобеденное и судя по голосам и смеху, что доносился из солдатского туалета, там было много народа.
— Наша задача, — Прошептал Гундос. — Незаметно подбежать к туалету и произвести первый выстрел пушки в одну из щелей и, не мешкая, вернуться на исходную позицию.
— Генка, а Генка, где-ты таких слов нахватался? — Невольно вырвалось у Бориски и он с уважением посмотрел на своего веснушчатого командира.
— Так я тут на полигоне много чего видал и не таких е..л! — Гордо прогнусавил Генка. — Положи сразу три камешка в пушку, как только подбежим к стенке. Ты делай точно, как я тебя учил и потряси её, чтобы бабахнула как надо! И наводи в щель между досок...
— Не учи учёного, поешь говна печёного! — Огрызнулся Бориска и первым побежал к туалету, крепко держа пушку в обеих руках.
В туалете было так много народу, что просто яблоку негде было упасть и это несмотря на удушающий смрад человеческого дерьма вперемешку с лизилом, исходящий от этого окрашенного белой известью деревянного сооружения, когда-то сбитого из необрезной доски. Через щель было слышно, как солдат, сидящий прямо перед Бориской в позе орла над гнездом, травил какой-то смешной анекдот. Недолго думая, наводчик, плюнув три раза в ствол своего орудия и зажав ладошками, как его учили, оба отверстия своего орудия, хорошенько его потряс.
Благо, что солдаты в грохоте смеха не расслышали того, как предательски стали ударяться между собой камешки карбида. После того, как уже трудно было сдерживать выходящие газы, он хладнокровно поднёс своё орудие к щелке между досками на высоте примерно на сорок сантиметров выше нулевого уровня и Гундос—поджигатель мгновенно чиркнул спичкой. Всё его лицо было искажено от злорадаства в ожидании чего-то ужасного, тогда как его наводчик хранил воистину нордическое спокойствие и был даже слишком сосредоточен на чётком выполнении поставленной ему боевой задачи!
— Батарея, пали! — Торжественно крикнул мститель и поднёс зажжённую спичку к маленькой дырочке, из которой уже, злобно шипя, вырывался горючий газ.
— Бум! — В ответ им ответил мощный выстрел!
Пламя, выскочив как из жерла вулкана, осветило изнутри яркой вспышкой полумрак солдатского туалет,а из которого пахнуло запахом палёной шерсти.
— А-а-а! — Кто-то ответил им изнутри и послышался вопль: — Граната!
Судя по шуму и крикам ошарашенных солдат было ясно, что в туалете начались паника и давка среди личного состава, исправляющего свою нужду, но мстители этого уже не слышали, сломя голову устремившись к спасительному лазу. Оказавшись по ту сторону высокого забора они смотрели, как солдаты выбегали наружу из деревянного строения, на ходу натягивая галифе на свои оголённые ягодицы...
— Будут знать почём фунт лиха?! — Торжествовал Гундос.
— Смотри! — Бориска резко оборвал его злорадства. — Вон тот длинный, который тебя растреливал, идёт к командирскому туалету!
Страсти, вызванные выстрелом их пушки, быстро поулеглись и какой-то солдат, испуганно выглянув из солдатского туалета, убедился в том, что нет никого с обратной стороны, что-то крикнул своим ошарашенным солдатам и в ответ послышалась лишь отборная ругань. Тогда как главный Генкин обидчик-палач, что-то напевая и ни о чём не подозревая, уже подходил к одиноко стоящему сортиру.
— Сейчас я ему покажу кузькину мать! — Зловеще прошептал Гундос.
— Что из пушки его подсмолим? — Спросил удивлённо Бориска.— Спалимся!
— Не-е-е! — Радостно засмеялся Гундос. — Мы этого супчика... гранатой рванём!
Рядом валилось множество пустых бутылок: зелёного цвета из-под лимонада, больших "Гусаков" из-под бормотухи, поллитровки из-под водки и даже парочка бутылок белого цвета из-под кубинского рома с этикетками "Гавана клуб" с закручивающимися крышками золотистого цвета.
— Сейчас, сейчас... — Всё так-же злорадствуя повторял обиженный Генка.
Он схватил первую попавшуюся ему под руку пустую бутыль из-под рома, залил в неё все остатки их питьевой воды из своей фляги и поспешно стал набивать её сухой травой, скошенной вдоль всего забора. Напихав всю её в вертикально стоящую бутыль, он по-хозяйски осведомился:
— Карбида ещё много осталось?
— Много! — Чётко отрапортовал его заместитель и протянул остатки боеприпасов в старом кисете из-под махорки.
Гундос резко схватил его и, проверив на вес, торжественно выдохнул:
— Для этого гада ничего не жалко!
Положив мешочек на землю, он стал молча, но тщательно долбить его содержимое при помощи булыжника.
— Что делать будем-то? — Не сдержался его помощник.
— Слушай мою команду! — Голосом, полным решительности, ответил командир:
— Я несу бутыль и пробку, а ты аккуратно мешочек с карбидом. Подбегаем к туалету и ты высыпаешь весь карбид в горлышко бутылки. Затем ты приподымаешь крышку люка и держишь её... Вон того, что есть за туалетом... — Он ткнул указательным пальцем в сторону командирского туалета, в который уже зашёл длинный ефрейтор, — Я закручиваю бутыль и бросаю её в дерьмо, а ты аккуратно опускаешь люк... И без шума, чтобы длинного не обломать. Понял?
— Да! — Утвердительно ответил Бориска и, для большей убедительности, состроил самую серьёзную гримасу на своём лице.
— Тогда пошли! — Дал команду Гундос и они полупригнувшись побежали к командирскому туалету.
Добежав до туалета они отчётливо услышали какие-то стоны, доносившиеся изнутри:
— О-о-о! Старшина Гасцуба! О-о-о! Старшина Гацуба-а-а!
Неожиданно стоны утихли,раздался страшный пердёж и отчётливо послышались звуки мощного поноса.
Генка молча кивнул и Бориска приподнял высоко крышку люка, из-под которого вырвалось тошнотворное зловоние и рой зелёных мух. Тогда как Гундос собственноручно и хладнокровно засыпал карбидовый порошок в бутыль и, завернув золотистую капсулу, слегка встряхнул свою самодельную гранату и аккуратно бросил её в короб, почти заполненный дерьмом. Бориску чуть было не вырвало от неприятного запаха, но он сдержался, и с облечением опустив крышку люка на прежнее место, рванул что есть мочи прочь от этого зловонного места. За ним последовал Гундос. Не добежав пару метров до спасительного отверстия в заборе они остановились, услышав глухой взрыв, донёсшийся эхом до них со стороны командирского туалета, и они оба невольно обернулись.
— А мы его не взорвали? — Участливо поинтересовался Бориска.
— Жить будет гад! — Радостно воскликнул Гундос, — Смотри вон выползает... весь в дерьме! И, действительно, из туалета на четвереньках показался длинный ефрейтор, чем-то похожий на гончую борзую. Он явно не смотрел по сторонам, но лишь пытался как можно подальше отбежать от проклятого места.
Уже по дороге на казармы Бориска спросил своего всезнающего напарника:
— А чего он стонал-то так протяжно, когда себя называл старшиной? Раненный что-ли?
— Да дрочил он! — Как-то непринуждённо ответил Гундос.
— Это как? — Удивился Бориска.
— Ты лучше Авдотью спроси! Она тебе всё расскажет и... покажет...
— А как её спросить? — Не унимался Бориска.
— Когда будете в доктора играть, то тогда и спросишь! — ехидно ответил конопатый злодей и со злости сплюнул на пыльную поверхность дороги.

Глава
Мир
Жизнь на казармах протекала тихо и мирно с её пугающей монотонностью и лишь короткое лето вносило некое оживление с небольшими радостями в виде тёплых дней и то омрачённых полчищами мух, комарами с мошкарой и слепнями. Каждое утро мужики уходили поддерживать свой участок железной дороги, а их жёны с утра до вечера возились в огородах, занимались скотом и прочими сельскохозяйственными работами. Даже Авдотья, занятая клубничной порой, не досаждала своему брату докучливыми приставаниями и про обещанную хворому Бориске "Игру в доктора" как будто бы позабыла. Иногда он ходил рыбачить на речку и брал с собой в напарники Женьку Боровкова, но с хорошо воспитанными людьми ему никогда не было интересно. Гундос тоже пахал в батраках на клубничном поле и, из-за неимения лучшего собеседника, приходилось терпеть общение с этим жеманным кривлякой Женькой. То ли дело — вместе с Генкой Гундосом отправиться в поход! Но после последнего отмщения обидчикам на военном полигоне они больше так далеко не ходили. К тому же посещение воинской свалки, о богатствах которой так много говорилось, Бориску нисколько не впечатлило. Ведь в тот памятный день он даже не нашёл там ни одного целого противогаза и вообще ковыряться в кучах всякого дерьма ему как бы не пристало. И поэтому он стал довольствоваться походами до ближайшего деревянного мостка, проложенного над ручьём, впадающим в воды бассейна полноводной реки Бикин, и то потому, что с него можно было легко наловить на уху достаточное количество пескарей и гальянов. Однообразие таких походов нисколько его не утомляло, ибо главное в них было не то, чтобы подняться на пару километров вверх по реке, сварить на костре рыбный супец и, вдоволь накупавшись, спуститься вниз, зацепившись за мимо проплывающее бревно, как на торпеде. Главным был общение с таким душевно открытым и потому откровенным человеком, коим оказался Генка Гундос, который уже успел повидать много чего интересного в своей жизни. Конечно же, самым захватывающим в его рассказах были истории про то, как Галька Старушина путалась с солдатами с того самого полигона, где они на днях устроили своим обидчикам самую что ни на есть настоящую вендетту. И он, слушая часами напролёт интересные истории о том, как солдаты на сеновале зажимали и тискали Генкину соседку, неожиданно сделал странный вывод который тотчас же и озвучил своему другу:
— Так вот почему ты так радовался тому, как они с голыми жопами выскакивали из туалета! Видимо, Галька тебе не дала?
— Не гони фигню всякую! — Резко ответил Гундос, но было видно, как он смутился, но помолчав минуту - другую злобно процедил сквозь зубы: — Галька — гадина, мне так и сказала, что у меня ещё женилка не отросла.
Бориска решил не мусолить неприятную тему и тем самым бередить душевную рану, нанесённую этой гадиной мужскому самолюбию его боевого товарищ,а и потому срочно перевёл тему разговора в другое русло:
— А Авдотья? Чего ты от неё бегаешь? Она же вроде не против...?
— Ты не видел, как моя мать отца гнобит! — Печально ответил Гундос: — Одно дело встречаться с любовницей, а другое дело жить под одной крышей с одной и той же бабой. Авдотье только дай волю и она меня просто сожрёт и не подавится! Тогда как Галька несчастна — у неё мать умирает. Вот она и сама торопится жить.
Было понятно, что Гундос не сам дошёл до всего этого, но нахватался где-то таких глубокомысленных умозаключений и поэтому Бориска решил для себя чаще навещать своего соседа Андрюшку Полинка, чтобы говорить с ним по душам о жить-бытье. К тому же, если верить деду Десюку, бывший урка Полинок страдал ангельской хандрой.
— Уха готова! — Внезапно Гундос перебил его ход плавных мыслей: — Самый "Це"! Самый "Це"! — Стал радостно приговаривать он, помешивая алюминиевой ложкой в котелке своё варево и, обжигаясь, снял первую пробу: — Соли маловато будет!
Они молча хлебали из одного котелка вкусную и наваристую уху, невольно любуясь речным пейзажем и жмурясь то ли от вкусного супа, то ли от ярких лучей солнца, что слепили им глаза. Тогда как мимо них, никуда не торопясь, проплывали брёвна, в пересвисте заливались птахи, укрывшиеся от палящего зноя в тени ветвей рядом стоящей старой ивы. И казалось, что красота первозданной природы радовала их уже слегка загрубевшие юные сердца.
— Да! Это тебе не в круглосуточной группе, как на "киче" париться... — Задумчиво и как-то протяжно вздохнул Гундос и тем самым нарушил ласкающую слух тишину.
— А что такое кича?
— На блатном босяки "кичей" называют тюрьму. Андрюшка Полинок там с малолетки парился.
— А я то думал — чего он в баню ни с бабами, ни с мужиками не ходит париться? — Радостно вскрикнул Бориска. — Вчера вечером мы с дедом из бани выходим, а Полинок на плуге сидит и плачет... Так горько плакал он, что мне его жалко стало. Дед мне потом сказал, что Полинок один в бане парится и ждал, когда все мужики уйдут. Может у него тоже женилка не обросла? Вот он и стесняется, как ты, Гундос?
— Ничего я не стесняюсь! — Гундос даже подскочил, как ужаленный. — Время придет и отрастёт! А Полинку женилка и не нужна больше?
— Это потому. что у него Ангельская хандра? Мне так дед сказал...
— Твоему деду только ангелы мерещатся. Хорошо, что на пенсию его сплавили! А то батька жаловался, что Десюк своими ангелами ему все мозги проканифолил! Не ангельская, а английская хандра, как у Авдотьи. Эта дура прошлый год английский в школе выучила, так житья от неё в доме тоже не стало, а Полинок твой просто опущенный... Вот и плачет, и в одиночку в баню ходит!
— А что такое опущенный? — Не удержался его собеседник.
— Ну... — Гундос на секунду задумался. — Мне про это Авдотья сказала и я точно не знаю, кто такие "опущенные"? Кажется они дырявыми ложками глазунью хлебают...
— Как можно дырявой ложкой глазунью хлебать? — Бориска не удержался со смеха. — Глазунья — это же яичница! Как можно яичницу хлебать?
— Глазунья — это уха из голов минтая, в которой глаза рыбьи плавают! — Гундос прямо-таки преобразился и стал похож на воспитательницу в детском саду. — Но ты Полинка про опущенных не спрашивай и про Гальку, что она с солдатами трахается никому не говори! Хотя все и так про это знают. Хорошо, что её ещё не обрюхатили, а то принесёт в подоле какого-нибудь маленького чурку...
— Дед Десюк говорил, что люди детей делают половым сношением, а вылазят они на свет божий из женского таза.
— Хорошо, что не из кастрюли и не из котелка! — В свою очередь рассмеялся Гундос: — У нас на днях корова телиться будет и если повезёт, то я тебе покажу, откуда дети вылазят и половое сношение посмотрим, когда солдаты к Гальке на сеновал придут.
— А ты что, уже подглядывал?
— И не раз! — Заважничал Гундос. — Ладно, пора удочки сматывать. Мне скоро идти клубнику собирать. Мамка завтра на базар торговать собирается.
— Авдотья меня клубникой обещала лечить!
— Если Авдотья обещала, то обязательно полечит тебя... клубничкой! — Ехидно улыбнулся Гундос. — Вон бревно к берегу прибило. На нём и сплавляться будем.
"Живут же люди! Весело!" — Про себя подумал Бориска. — "Это не на киче париться!"
Они, кряхтя, оттолкнули толстое бревно от берега и оба, уцепившись за него, медленно поплыли вниз по реке. Как всегда, Гундос вёл себя, как заправский лоцман, но внезапно они натолкнулись на какой-то водоворот и их торпеда резко изменила свой курс. И её стало относить в сторону левого берега и они оказались в окружении других брёвен, что, скучившись, шли на лесозавод, словно стадо коров на убой. Вдалеке уже замаячила деревянная плотина, которая как бы наискосок перегораживала своим длинным телом две трети ширины реки, тем самым помогая расползшемуся стаду собираться до кучи и следовать прямиком туда, где ожидали зубастые пилы. Конечно, некоторые из брёвен, из числа не желавших мириться со своей судьбой, пытались, словно дельфины, выброситься на берег, но и там их поджидала незавидная участь в лице стервятников среди которых был дед Десюк. Население казарм топила свои печи исключительно дарами судьбы и стоило хотя бы одному брёвнышку причалить к берегу, так к нему немедленно устремлялись мужики, вооружённые моторизованными пилами "Дружба" и колунами в руках наперевес.
Увидев родные казармы Гундос срочно вспомнил, что ему пора собирать клубнику, вежливо попрощался с Бориской и сказал напутственное слово:
— Как только бревно ударит в бом (так местные называли эту плавучую плотину, связанную длинными, очень толстыми металлическими кабелями и скобами в единое целое), то ты не мешкай и хватайся руками за всё, что сможешь. Иначе тебя водоворотом засосёт или под бом затащит. Ну, я поплыл, а то меня мать заругает!
Сказав всё это он отцепился от их торпеды и, как морской волк, легко и размашисто поплыл в сторону берега, а освободившееся от лишней поклажи бревно понеслось прямо на таран. Вот уже пара брёвен, что первыми столкнулись с плотиной и, отскочив от неё в сторону, пересекли путь его неуправляемой торпеде... Бориска уже всё стал воспринимать, как в замедленном кино, и, к своему собственному удивлению, совершенно не волновался, как будто это всё его вообще не касалось и словно это не его несло прямо на непреодолимую преграду. В народе такое состояние называют "ступор". Передним концом бревно ударило о более толстые брёвна, из которых был связан бом. Приподняв прицепившегося к нему человечка оно, словно бешеная лошадь, легко сбросило его как незадачливого наездника, который неожиданно для самого себя, внезапно оказался прямо перед плотиной. В его голове гулом прозвучали слова Гундоса: "Только чтобы в водоворот не засосало..."
Неожиданно перед ним появилась забитая кем-то не до конца в бом металлическая скоба, за которую он и вцепился мёртвой хваткой. Благодаря этому ленивому плотнику металлический трос не был плотно прибит к поверхности толстенного бревна. Поэтому чья-то халатность оказалась спасительным благом. Слева и справа в плотину врезались следующие торпеды, но как говорится: "В одну воронку дважды снаряд не попадает". От каждого следующего удара бом буквально ходил ходуном и его трясло, как эпилептика, но молодой камикадзе смог всё-таки выбраться из воды. Какое-то время он тупо отлёживался и изливал из себя всю воду, что успел проглотить, но лежи не лежи, а идти надо. И, чтобы снова не оказаться в воде, он медленно, но верно пополз в сторону берега по-пластунски, а потом и на четвереньках. Какое-то время он не хотел общаться с Гундосом, но тот сам пришёл с невинной улыбкой, искривлявшей его большой , как у Буратино, рот и, будто ничего не было, насмешливо спросил:
— Что? Выкарабкался?
— Я тебя больше не буду называть Гундосом! — В ответ проворчал Бориска. — Ты просто... Иуда! Так мне дед Десюк про тебя сказал!
Трудно терять друзей или тех, к кому невольно привязался, и маленький Бориска, делающий в жизни свои первые шаги, глубоко и не по-детски переживал утрату своего первого в жизни друга Гундоса, который может быть таковым и не являлся, но ещё не так давно они ели уху из одного котелка. А теперь внезапно образовавшуюся пустоту надо было чем-то наполнять! В данном случае ему не было нужды искать далеко этого наполнителя, так как соседский внук Женька Боровков жил за обшарпанной дверью, что была напротив двери, прикрывавшей вход в хоромы его деда Десюка и прабабки Десючки. Естественно, что и Женьке Боровкову было скучновато, ибо человек - существо социальное и, тем более, маленькому и очень правильно воспитанному принцу, которым он себя почему считал, необходима была своя свита или хотя бы маленький паж. На эту роль явно мог сгодиться его сосед детсадовского возраста, который уже не бегал каждое утро, сорвав голову, на речку и не уходил в дальние походы в поиске приключений, но смирно сидел на крылечке и задумчиво смотрел отсутствующим взглядом куда-то вдаль. Так встретились два одиночества, а Женьке надо было просто выговориться и его болтовня хоть как-то отвлекала более юного соседа от тяжких размышлений о Вечном и, конечно же, о превратностях судьбы. Нет нужды передавать все общественно стандартные мысли и шаблоны, которые социум успел заложить в голову этого хорошего мальчика и Бориска, слушая очень внимательно носителя правильных идей, делал для себя соответствующие умозаключения о том, как думать и тем более поступать ни в коем случае не стоит. Хороший мальчик Женька, внешне очень похожий на одного из ведущих солистов детского хора с телевидения, только что закончил с одними пятёрками первый класс и в следующем году обязательно отдадут в музыкальную школу, тогда как Бориске предстояло ещё целый год трубить в старшей группе и ещё один год в подготовительной, прежде чем его выдворят из детского сада. Явно устав слушать этого вундеркинда он предложил ему скучным голосом:
—Пошли лучше дрова рубить! Там дед Десюк напилил списанных шпал.
—Надо бабушку спросить! —Испуганно ответил Женька.
—Если хочешь, чтобы тебя тёть Вера сразу в угол поставила, то иди спрашивай, а я пошёл.
Тётю Веру можно было сравнить с худой и злобной цыганкой и её, как будто бы и не сильно старую, но сложенную почти вдвое в области женского таза и передвигающуюся с опорой на клюку, Бориска ассоциировал ещё и с бабой Ягой. Он был не злым мальчиком, но порой задавал сам себе странные вопросы: "И как такую в гроб-то положат? Сидя, что ли?"
Тогда как её муж дядя Лёня Боровков был хоть и невысокого роста, но ладно сложенным, вполне нормальным и даже улыбчивым мужиком. И этот контраст, как впрочем и другие различия между супружескими парами, проживавшими на казармах, невольно бросались в его детские глаза. Так, соседи справа по фамилии Даровские ничем не походили друг на друга, и если тётя Лена была простой, но по-своему даже красивой и полногрудой женщиной, то её длинный мужик с огромным кадыком на тонкой шее внешне походил на только что освобождённого узника концлагеря. Тётя Лена была редкостной болтушкой, а её муж нем, как вяленая рыба в табачном дыму,ибо его никогда нельзя было застать без папиросы в его безгубом рту. Про бывшего урку Андрюшку уже говорилось предостаточно. Был он, скорее всего, цыганских или молдавских корней, то есть живой и общительный брюнет, хотя в последнее время он не просыхал от очередного запоя и его нигде не было видно.
В ожидании новых приключений маленькие дровосеки отправились в сад деда Десюка, в котором помимо нескольких старых грушевых деревьев, штабелей списанных шпал и небольшого перекошенного курятника больше ничего и не было. Посреди двора стояла огромная плаха, из которой торчал глубоко загнанный лезвием в неё топор, а рядом покоилась огромная поленница дров. Для своих семидесяти лет её хозяин был ещё крепким стариком, ещё иногда выходившим на подмену в качестве путевого обходчика и то, что он так глубоко вонзил топор, было совершенно не удивительно.
—И тут не везёт! —Тяжело вздохнул Бориска, даже не пытаясь извлечь топор, но в куче лучин и смоляка для разжигания огня он приметил маленький топорик и со словами:
—Смотри, Женька, как дрова рубить! —Он стал неистово и лихо колошматить этим топориком по первой попавшейся ему чурке. —Это тебе не на скрипке пиликать!
К его несказанной радости от чурки почти откололась большая щепа, которая и заклинило его топорик, а попытка высвободить его привела к тому, что в руках осталось только топорище. Тогда как увесистая металлическая насадка, резко взлетев ввысь и пару раз вывернувшись в воздушном пространстве, немедленно спикировала обухом прямо на голову юного лесоруба. Естественно, что к несказанному удивлению Женьки, тот упал в опилки на землю, будучи оглушенным. Когда Бориска пришёл в себя, то не увидел около себя своего нового друга. Так, весь измазанный в крови, он и вернулся до дома, вызвав своим появлением у его неравнодушной прабабки Десючки кучу эмоциональных всплесков в виде "оханий да аханий" и причитаний "Ой, шкода"!. И вот уже следующим утром он с перевязанной головой мирно сидел на крылечке и смотрел на соседа Женьку, нарезающего мимо него очередной круг и делающего совершенно нейтральный вид.
—Врача вызывали? —Как эхо послышалось со стороны вперемешку с каким-то перезвоном и раненный на всю голову боец медленно повернул голову в сторону источника, от которого исходил столь странный вопрос.
—А... Авдотья? —Нехотя ответил он ей. —Клубнику принесла?
Рыжая, в красном платьице с самодельной санитарной сумочкой дежурного по классу с красным крестиком и с белой лямочкой, надетой через плечо.
—Магдалена в карлатовом платье, что ли к нам заявилась? —Прошамкал за его спиной внезапно откуда взявшийся дед Десюк, у которого во рту было ровно два длинных и кривых зуба с оголёнными шейками. Один в верхней челюсти, а второй в нижней, если не считать маленького обрубка, который не всегда был заметен, так как искусно скрывался за тонкими губами.
—А ты, Илья Артёмович, чего ругаешься? Вон до чего внука то довёл? Не суди и не судим будешь! —Вежливо ответила ему санитарка и, видимо его же словами, а потом и от себя добавила: —Тоже мне замполит нашёлся!
Дед Десюк, явно не готовый к полемике, предпочёл поначалу удалиться, шаркая ногами, а потом наехал на неё со словами:
—Ты мне зубы-то не заговаривай, блудница вавилонская! Сейчас автолавка приедет и не мешай мне хлеб принимать. Ведь только на твою семью тридцать буханок заказано!
—И про сайки не забудь! —Шмыгнула носом Авдотья и, как-то странно подмигнув Бориске , прошептала едва разводя пухлыми губкам, и подкрашенными ярко красной помадой, —Клубника!
После чего она, слегка перекатывая бёдрами, как лодочка, предпочла плавно удалиться. Вглядываясь ей в спину, Бориска заметил, что она пройдя мимо её казармой и летней кухней, скрылась в растительности, за которой у Афанасьевых был свой коровник.
Выйдя на пенсию в свой семидесятилетний юбилей, дед Десюк, помимо ведения своего домашнего хозяйства и продажи семечек на базаре, взял на себя общественную нагрузку по приёму свежего хлеба. И хлебовозка,прежде чем проследовать до совхоза "Оренбурец", раз в неделю заезжала на казармы по четвергам, где её с нетерпением поджидали жёны путейцев. Ну, а если кто-то в силу каких-либо причин не мог быть в назначенное время, то их заказаный хлеб ответственный за хлеб заносил к себе на кухню, отчего всё помещение заполнялось приятным запахом свежей выпечки. Помимо чёрных, белых и булок в лотках были ещё местные круассаны в форме полумесяца, посыпанные сладкой крупкой и булочки, залитые сахарной глазурью, но в этот раз Бориске было явно не до этого. Чтобы лишний раз не светиться и, чтобы не попасть на глаза балбесу Сашке Старушину и, тем более, Гундосу, он решил обойти казармы с тыльной стороны по железной дороге и, вскарабкавшись на насыпь, потопал в заданном направлении опять по шпалам. По ту сторону железнодорожного полотна раскинулось исчадие ада в виде огромного болота, над которым и в жаркий день клубились полчища летучих насекомых, терпеливо дожидающихся вечернего заката, чтобы вволю пососать человеческой кровушки. Невольно ему пришло на ум сравнить цветущее болото, усеянное синими ирисами и белыми цветочками и заросшее всевозможными травами, с заброшенным кладбищем, на котором то тут, то там валялись старые венки с полинявшими от времени цветами. Поэтому, чтобы не нагонять на себя тоску, он посмотрел на убегающую от него даль и перевёл взгляд на бескрайнее синее небо, по которому ветер гнал низкую свинцовую тучу и она, как некий бомбовоз, распластав свои крылья в сопровождении воздушных облаков, надвигалась на него, чтобы сбросить сверху свой смертельный груз. Поэтому юный натуралист не стал задерживать свой взгляд на причудливых красотах дикой природы и поспешил на приём к врачу. Пройдя мимо второй казармы и сорвав на лету несколько ягодок земляники, мелкие кустики которой то тут, то там можно было встретить среди шпал и у обочины, он, увлекая за собой гранитный гравий, шумно спустился вниз. Далее, как заправский партизан, стал пробираться в сторону коровника, где ему было назначено свидание с некой тайной! Игнорируя брюхатую корову, лениво лежащую в углу загона, он шустро проник вовнутрь помещений, где в глубине на душистом сене ждала его девушка врач, а на столе, сбитом из слегка отёсанных досок, стояло заветное лукошко спелой клубники. Не зная, что дальше делать, он застыл у входа и услышал сладкий голос:
—Проходите, больной, присаживайтесь к столу. —После небольшой паузы. — На что жалуетесь?
—На голову он жалуется, не видишь, что ли? —С чердака раздался мерзкий голос Гундоса, который войдя в истерический раж, перешёл на надрывный фальцет:
— Авдотья, я всё мамке расскажу!
— Сволочь гундосная! Всю малину обосрал! — В ответ Авдотья разразилась благим матом, который не принято озвучивать в художественной литературе.
Перебранка между братом и сестрой, в которой каждый хотел друг друга перекричать, отозвалась тупой болью в раненой голове пациента и он, не дожидаясь развязки событий, спокойно подошёл к столу и, забрав лукошко с шикарной клубникой, предпочёл молча и как истинный джентльмен чисто по-английски гордо удалиться. Выйдя на свежий воздух, пропитанный слегка запашком свежайшего навоза, Бориска перевел свой дух и, посмотрев на увесистое лукошко с витаминной продукцией, он чисто по-философски подумал: "Уж лучше хоть что-то, чем ничего"!
Ночью все жители железнодорожных казарм были подняты по тревоге истошным воплем: "Пожар"!
Такого зрелища нельзя было пропустить и, выскочив за дверь, он столкнулся в неосвещённом коридоре с Женькой Боровковым:
— Гундос коровник подпалил!
— Да ну? —Искренне удивился Бориска.
— Вот тебе и ну! Корова обгорела!
Выбежав на улицу они оба узрели вдали всполохи огня, искры от которого, раздуваемые сильным ветром, сверкающим бисером разлетались повсюду. В кромешной ночи его красные языки то и дело показывались, жадно облизываясь сквозь темноватое облако дыма, что не мешало видеть мерцающий во тьме ковшик созвездия Большой медведицы — единственное созвездие, уже известное нашему звездочёту. Мимо дурачащихся детишек пробежали их встревоженные соседи с вёдрами, полными воды. По привычке кряхтя проковылял дед Десюк на ходу отдавая распоряжения в спину супружеской чете Даровских: "Не дайте огню пойти на казарму"!
Что же касается Бориски, то он срочно придумал для такого случая гадкую кричалку: "Гендос-паровоз — поджигатель!"
Культурно воспитанному Женьке она внезапно пришлась по душе и кореша, забыв напрочь прежнюю взаимную неприязнь, вприпрыжку двинулись в сторону пожарища, дружно крича в унисон: "Гендос-паровоз — поджигатель!".
Сарай догорел сам по себе, но благодаря стараниям импровизированной пожарной дружины всё же удалось отстоять летнюю кухню Афанасасьевых, через которую огонь непременно перепрыгнул бы на вторую казарму, покрытую деревянной и хорошо просмолённой дранкой. А так...
— Слава богу, что всё обошлось! — Сказал мягким голосом дед Десюк и со смешинкой в глазах он, посмотрев на Бориску, серьёзным голосом добавил: — А тебе, отрок, надо молиться и каяться!
— А отче наш читать?
— Иди за печку помолись! — Сонно ответил ему дед Десюк и устало пошёл в сторону своей кровати.
Бориска срочно забежал за печь, что была в помещении кухоньки и, на всякий пожарный случай, пару раз перекрестившись, запустил руку в полупустое ведро, смочил пальцы, размазал живительную влагу у себя на щеках и со слезами раскаяния подбежал к кровати, но дед уже мирно похрапывая, видел уже седьмые сны.
Утром над казармами разразилась настоящая гроза. Бориска, как обычно, выбежал на свежий воздух и уже было собрался инспектировать место ночной баталии, как набежали тучи, все вокруг него как будто потемнело. Ласкающая взгляд нежная Аврора куда-то смылась, забрав с собой розовые всполохи и едва проснувшееся синее небо неожиданно приняло грозный вид сероватого оттенка, а вдали показалось почти черным. Внезапно непроглядная мгла осветилась яркой вспышкой многопалой молнии, как будто прямо над его головой грянул раскатистый гром и откуда-то издалека, как эхо, до малыша донёсся другой раскат. Молнии стали сверкать повсюду и ему невольно стало жутковато. Он бросился обратно под защиту дома и вовремя. Дождь хлынул, как из ведра, но через какое-то мгновение все так же внезапно стихло. И наступила пугающая тишина - ни шума ветра, ни пения петухов, ни мычания обезумевших коров.
Недалеко от пепелища в центре зелёного луга одиноко стояла обгоревшая брюхатая корова и жалобно мычала скорее не от боли, но потому, что была привязана за рога короткой верёвкой к белому стволу вихрастой берёзки, которую никто из людей так и не посмел срубить. Видимо, всё потому, что во время сенокоса было приятно находить в её тени защиту от удушающей жары и всепроникающих лучей июльского солнца. Вокруг коровы в форме полукруга собрались все жители железнодорожных казарм, за исключением Гендоса-поджигателя, который где-то прятался, опасаясь отцовского гнева. Афанасьев-старший подошёл к своей корове, держа в руках увесистую кувалду и давясь слезами, едва выдавил из себя: "Прости, Настёна!" Он старался не глядеть в глаза своей любимице, но она, вдруг перестав тянуть верёвку на себя, повернула голову и понимающим взглядом посмотрела в его сторону. И то,т крепко держа обеими жилистыми руками кувалду, хотел было нанести роковой удар,но рухнул в бессилии на колени. К нему на помощь поспешил его сосед Старушин. Но и у того удар кувалды не пришёлся точно по лбу между рогов Настёны, выбив ей только левый глаз. Корова стала биться в агонии, мотая в стороны всем своим брюхатым телом, пытаясь вырваться, но толстая верёвка её никуда не отпускала. Неожиданно из толпы выскочил щуплого телосложения Андрюшка Полинок и, перехватив кувалду из рук рыжего великана Старушина, он одним резким ударом смог на какое-то время оглушить бедное животное. Не мешкая он, схватив остро отточенный длинный нож, что дожидался своего часа в большом эмалированном тазу, одним движением руки перерезал Настёне её коровье горло. На зелёную, только что вымытую дождём траву, водопадом хлынула кровь и вовремя подоспевший Старушин успел подставить тазик голубого цвета, который стремительно стал наполняться алой кровью.
—Вспарывай ей брюхо! —Крикнул из толпы дед Десюк. —Телёнок может быть живой... ещё!
Но Андрюшка Полинок как-то весь обмяк и дед, не спеша подойдя к убитой корове, дождался, когда прекратятся её конвульсии и, склонившись над ней, осторожно полоснул ей вдоль брюха и что-то там ещё надрезал, чего Бориска видеть не мог. Афанасьев, придя в себя, бросился помогать деду со словами:
—Илья Артёмович, давайте вместе!
Через какое-то время маленькое существо лежало рядом со своей мёртвой матерью и глупым взглядом пыталось рассмотреть столпившихся вокруг неё людей.
—Смотри! Живёханькая! В сорочке народилась! —Радостно запричитал тётя Лена Доровская. —Тёлочка!
Люди так были увлечены всем происходящим, что не заметили, как в небе снова сгустились чёрные тучи, засверкала молния, гулко ударил гром и хлынул дождевой поток. Афанасьев-старший, схватив на руки новорожденную тёлочку, побежал в сторону летней кухни. Все остальные ринулись за ним под проливным дождём, который не прекращался потом несколько дней. Уровень в реке Бикин стремительно поднялся настолько, что она выйдя из берегов и затопив грунтовую автотрассу, подошла к крыльцу казармы. Старики Десюковы и Боровковы, а так же Даровские молча созерцали из окон разбушевавшуюся стихию с надеждой, что их жильё не затопит. И когда дождь всё же остановился, то мутная вода лишь немного отошла от строения, что позволило людям выходить из подъездов и около казармы, но весь урожай с огородов погиб. Бориска видел со своего крыльца, как тётя Лена Даровская, лазая по пояс в воде в своём огороде, пыталась спасти капусту, но когда она, собрав в подол несколько кочанов, вернулась домой, то убедилась лишь в том, что те были изнутри уже чёрные. Вопль, застывший на её лице, застрял занозой в его памяти и ещё долго сопровождал его по жизни. Дед Десюк и прабабка Десючка молча перенесли эту трагедию. К тому же деду удалось спасти обоих кабанчиков и какую-то часть корма для них. И лишь единственный раз Бориска слышал от него, когда тот, обращаясь с прабабке Десючке, сказал ей на ухо:
— Это ничего... И не такое, Анна, мы пережили... Как ни будь...
Тогда как Андрюшка Полинок куда-то пропал и все думали, что он где-то утоп, но когда вода стала уходить, то Старушни и Афанасьев принесли на носилках со стороны железнодорожного полотна его обезглавленное тело. Его курчавая голова лежала лицом вниз у него в ногах и Бориска не смог её разглядеть.
— Отмучился, бедняга! — Сказал тогда дед Десюк при стечении всего народа. — Упаси, Господи, душу грешную...
И все, даже Генка Гундос с Авдотьей, стали осенять себя крёстными знамениями, а Бориска про себя молча решил, что не стоит кривляться и поэтому ни разу не перекрестился, так ему стало жалко Андрюшку Полинка, который явно так незаслуженно пострадал в этой жизни.
В сопровождении конвоя из двух дородных девиц Бориску доставили на вокзал города Бикин, где его уже поджидала баба Маша с передачей в виде блинов, баночки мёда и бутылки лимонада "Буратино". Слава богу, что с ней не было деда Петра, способного любому жизнь испортить одним только неосторожным словом. Галька Старушина и Верка Афанасьева, расправив свои пёрышки, устремились во взрослую жизнь и не дав бабушке толком попрощаться с внуком резко рванули в сторону плацкартных вагонов, что были где-то в хвосте поезда. Образ бабы Маши в платочке, с её пышным лицом и мокрыми глазами, Бориска неизменно ассоциировал со стопкой толстых блинов на цветастой клеёнке стола, залитых душистым мёдом. По-своему он очень любил свою бабушку, но и, как с прабабкой Десючкой, разговора по душам ни с той и ни с другой у него никогда не получалось. Поезд отдал прощальный гудок и железнодорожный состав, медленно тронувшись с места, потянулся за ним, как тело игрушечной змеи, которая продавалась в то время в журнальных киосках по два рубля за штуку. Бориске вдруг вспомнилось, как его друг Мишка Моторыгин принёс в детский сад такую змеюгу, ярко раскрашенную в ядовито зелёный цвет, которая состояла из кубиков, нанизанных на леску и потому могла сама извиваться и ею сильно испугал Ирку Мазур. В окне промелькнуло встревоженное лицо бабы Маши и голубоватое здание вокзала стало медленно удаляться... Ему не оставалась ничего другого, как начать разборку с вкусными блинами, которые один за другим он обильно поливал цветочным мёдом из баночки, выполненной в форме бочонка. Мерно покачиваясь в такт движению поезда и, наконец-то предоставленный самому себе, Бориска чинно поедал остывшие блины и нехотя созерцая мгновенно сменяющиеся пейзажи за окном просто не хотел думать ни о чём, кроме как о блинах. Насладиться красотой пробегающих мимо него убранных полей со стогами сена, мутных речушек и замшелых стволов искорёженных пожаром деревьев было так же невозможно, так как их отсек примыкал к туалету. Хлопала деревянная дверь, туда-сюда сновали какие-то немодно одетые люди, неприятно пахло кислым запахом от солёных огурцов вперемешку с духаном от яиц, сваренных вкрутую, жареной курицы и копчёной колбасы в клубах едкого дыма жжёной махры и дешёвого табака, который время от времени врывался из тамбура.
Две полногрудые молодые дурёхи, наконец-то вырвавшись на свободу и о чём-то оживлённо воркуя между собой, громко хихикали, совершенно не обращая внимание на маленького человечка, сидящего напротив них.
— А этот усатый хохол? У тебя с ним что-то было?
— Ой, да ну его — этого мордатого! Дерёвня! Таких и Оренбурце, как грязи. И вообще, с этой солдатнёй мне жутко не повезло. Разве культурные в танкистах служат?
— Ой, да брось ты Галька прибедняться? Сколько у тебя их было-то...
— А я чё, их считала, что ли? Дажь вспоминать не хочется... Да и твой Гундос меня каждый раз обламывал. Вот лежишь и думаешь: "Появится его рожа или не появится"? А этот усатый хрюкал, что наш хряк. Никаких ощущений. Может в городе повезёт...
— Это ему Гундос в туалете яйца опалил? С этим... — Звонко рассмеялась её подруга и, впервые обратив своё внимание на Бориску, она посмотрела на него пронзительным взглядом будущего сотрудника детской комнаты милиции.
— А я анекдот знаю! —Бориска решил вставить в беседу свою копеечку и, не дожидаясь разрешения, выпалил сходу. — Его тот толстожопый хохол тогда на очке рассказывал:
— Стоит милиционер на берегу, а мимо говно, проплывая, здоровается с ним:
— Привет, коллега!
А мент ей в ответ:
— Кто ты такая, чтобы со мной здороваться?
— А я тоже из внутренних органов! —Ответило ему говно.
В воздухе повисла тишина и почувствовалось некое напряжение и Бориска срочно юркнул в туалет —от греха подальше. Благо, что тот был под боком.

А поезд то и дело резко тормозил чуть ли не на каждом столбе, а потом снова резко куда-то со скрипом дёргался, всё порываясь наверстать упущенное время и под непрестанный стук его колёс на Бориску навалилось всей своей тяжестью беспробудное забытье. Очнулся он от резкой боли в плечевом суставе и, с трудом приподняв свинцом налитые веки, он увидел, словно в дымке тумана, некрасивое лицо Гальки Старушиной, которая и трясла безжалостно его ручонку.
— Всё, приехали! Хабаровск! — Сообщил ему её рот с вульгарно размалёванными губами и редкими зубами, среди которых из верхней челюсти торчали два непомерно длинных и острых клыка, а вздутые и непомерно большие ноздри, как у свиньи, от нетерпения нервно шмыгнули, судорожно пытаясь вернуть на место соплю, нехотя стекающую к верхней тонкой губе, отчего её рязанское личико стало ещё более неприятным.
— Дура! Руку оторвёшь! — Это всё, что он смог ей ответить, так как его куда-то потащили. И у него не было времени что-либо вообще сообразить.
























Глава
Возращение
Сырой холод из открытой двери, словно ушат воды, быстро привёл его в чувство. На мокром перроне в свете неоновых огней он увидел свою красивую маму и ему подумалось:
— Хоть в этом мне точно повезло! А то все эти корявые рожи...
Но его снова куда-то потащили, недолгая тряска в полупустом трамвае и наконец-то долгожданное тепло, запах жареной картошки, полумрак с тишиной. Бабы Лениного дома подействовали на него ободряюще и лишь неровный свет горящей свечки в дверном проёме свидетельствовал о том, что это жильё обитаемо.
— Опять свет вырубили! — Раздражённо сказала мама.
— Люда, мы здесь! — Послышался с кухни приятный и какой-то бархатный голос Валентины.
Войдя на кухню Бориска увидел в тусклом свете догорающего свечного огарка Валентину и коротко остриженного Сашку, сидевших на табуретках по обе стороны стола и вяло тыкающих вилками в чугунную сковородку, стоявшую посередине его клеёнчатой поверхности.
— Саньке отпуск дали! — Певуче сказала Валя.
— А где Вовка? — Строго спросила её мама.
— Вовка к Куксовым за ружьём пошёл.
— За ружьём? —Удивилась мама: — Я только что с завода и сразу на вокзал! А что, он Леночку от бабы Кати не забрал?
— Ему Петька отцово ружьё за стольник продал. — Как-то уже флегматично ответила Валя: — Вот он и побежал...
— Ну я ему... — Очень нервно произнесла мама и куда-то снова рванула.
Неожиданно Бориска вспомнил, что у него есть сестра Леночка, но "голод не тётка" и он, достав вилку из вытяжного ящика буфета, молча присоединился к нехитрой трапезе и только жадно проглотив несколько ломтиков пережаренного картофана, он с любопытством посмотрел на Сашку, которого уже год как не видел.
— Санёк, привет! — Поздоровался он забитым ртом: — Чего это тебя оболванили? Зону что ли топтал?
Тут он вспомнил, что когда-то Сашка ушёл защищать Родину и пытаясь исправить неловкое положение добавил:
— На дембель что-ли?
— На побывку... — Угрюмо ответил Сашка.
— Тоже не хреново! А баба Лена в прачечной? — Вяло поинтересовался он и тщательно подобрав на дне сковородки остатки картошки, поспешил удалиться в зал и шмякнувшись на незастеленный диван, провалился в сон. Сквозь дрёму до него доносился гул скандала, причиной которого, должно быть, было ружьё, купленное папой Вовой, плач сестрёнки Леночки, а потом всё внезапно стихло и ему подумалось: "Пришла баба Лена..."
Очнулся он от обжигающего холода и сразу понял, что на него кто-то судорожно пытается напялить майку. Рядом спал, мирно посапывая, теплый Сашка, за окном ещё было темно. Потом он бежал, не обращая внимания на собачий холод и пронизывающую сырость, куда-то вслед за мамой, которая шла быстрым шагом, неся на руках сестрёнку Леночку. Так он впервые рассмотрел её толстощёкое лицо с серьёзными глазами, которое иногда выглядывало поверх маминого плеча. Далее уже знакомая ему давка на двух автобусах и весь ужас оказаться снова внутри помещения детского сада, где, к его удивлению, он столкнулся со своими же бывшими подельниками из младшей круглосуточной группы. К нему приковыляла грузная Анна Ильинична и, слегка нагнувшись, молча посмотрела ему в глаза. От неё снова повеяло холодом и безнадёгой. И маленький узник, стойко выдержав её тяжёлый взгляд, подчёркнуто вежливо поздоровался с ней:
— Здравствуйте, Анна Ильинична!
Трудно сказать, что творилось в душе воспитательницы старшей группы и как так случилось, что она ему в ответ вообще ничего не сказала и молча вернулась к исполнению своих обязанностей.
Может быть, дело было в том, что у Бориски была тайна, которую он привёз с железнодорожных казарм. И заключалась она в двухсотграмовой тротиловой шашке в красной целлофановой обёртке, которую он позаимствовал в сарае у деда Десюка. Там уже прошлым летом малец увидел этот брусок, мирно лежащий на дне жестяной консервной банки. Неизвестно, почему он проявил к нему здоровый интерес, так как все дети в его возрасте любят задавать взрослым вопросы: "А почему?". Тогда как Бориска, в силу особенностей развития своего мышления, терзал взрослых расспросами: "Зачем и для чего?". В тот день, когда дед на специальной наковальне ровнял при помощи молотка гнутые заржавевшие гвозди, он, наткнувшись на этот брусок, не задумываясь спросил:
— Десюк, а для чего тебе эта штука?
— Это тротиловая шашка. — Спокойно ответил дед и даже не обернулся.
— Тротиловая — это как динамит?
— Я точно не знаю. — Дед пожал плечами и продолжил править гвозди и, что-то вспомнив, сказал: — Это Сашуня на рыбалку приезжал, но у нас тут на Бикине этим не порыбачишь. Да и озёр больших нет. Вот и осталась от него на память.
— А кто такой Сашуня? — Не удержался Бориска.
— Сашуня — племянник твоей бабы Маши и, стало быть, он твой дядька!
— Сын дяди Лёни?
— Да! Сын Леонида! Но есть ещё и Вовка... — Произнеся это имя дед слегка поморщился и Бориска не стал его расспрашивать о Вовке, уже на своём опыте убедившись, что с Вовками трудно разговаривать, но зато с Сашками ему всегда везло и у бабы Лены тоже есть сын Сашка. А этот Сашка стало быть ещё лучше, коль дед Десюк его зовёт Сашуней. К тому же этот Сашуня умеет рыбачить на динамит и если деду было глубоко безразлично наличие взрывчатки в его сарае, то для Бориски это было далеко не так. Ведь ещё только вчера вечером он с удовольствием просмотрел на дальних казармах фильм "Белое солнце в пустыне", который в субботу показывали в Доме Железнодорожника благодаря местному киномеханику дяде Афанасьеву — отцу Генки Гундоса.
Фильм был просто замечательным и особенно те моменты, когда дядя таможенник Верещагин там взрывал динамит! К слову сказать, Бориска обнаружил не только большое внешнее сходство этого дяди с его новым папой Вовой, но и в их характерах и в поведении было много общего. Он решил не делиться с Генкой Гундосом своей тайной о динамите, который он решил привезти в Хабаровск с мыслью, что Анна Ильинична ещё очень заплачет, если снова его будет обижать и ставить в угол. После того, как они с Гундосом устроили вендетту в туалете для солдат, он всю дорогу от Бикина до Хабаровска лелеял мечту о новой вендетте! Конечно, были ещё вопросы о том, как взорвать этот динамит, который в фильме взрывали при помощи чёрной палочки либо выстрелом из нагана. Эту тему он думал обсудить с Мишкой — цыганом, а пока обладание динамитом ему придало чувство уверенности в своих силах.
Видимо, в нём что-то тогда изменилось и Анна Ильинична каким-то женским сердцем или шестым чувством уловила некую опасность для самой себя и жизнь маленького Бориски стала налаживаться. К тому же папа Вова купил ружьё и это значит, что скоро у него можно будет поживиться порохом! А пока можно было помечтать и пронаблюдать за тем, как будет складываться ситуация.
Только от одной мысли, что он остался на второй год в старшей группе Бориску бросило в дрожь. Ведь ему было куда приятнее общаться со взрослыми ребятами, чем снова возиться с малышнёй! Да и Фея ему явно симпатизировала, а тут снова эта огромная Анна Ильинична с её вылупленными глазами!
— Просто жуть! —Подумалось ему, но будучи не в силах что-либо изменить, он решил затаиться и не произносить своих мыслей вслух.
Первый день в детском саду прошёл как обычно и на прогулках он уходил к ребятам из подготовительной группы, но как-то вновь обретённый статус малышни стал невольно сказываться на его поведении и ему стало как-то неуютно, как должно быть когда-то Дартаньян чувствовал себя среди трёх мушкетёров.
Вечером за ним пришла мама и Анна Ильнична, завидев её издалека, улыбнувшись, сказала Бориске:
— Какая у тебя красивая мама!
— Да! — Охотно согласился он с ней и ему вдруг подумалось: "А может быть, Анна Ильинична ещё не конченная дура, коль понимает красоту? — Но и в этот раз он промолчал, бросившись со всех ног навстречу матери.
Бориска помнил слова одной девушки из фильма про солдата Алёшу: " Хорошо, когда думаешь о людях плохо, а они оказываются хорошими!", но в любом случае он не стал строить иллюзии насчёт Анны Ильиничны, так как на её совести были убитые собачки Белка и Стрелка. Хотя со временем злость на Анну Ильиничну как-то сама по себе прошла и сейчас она его по новой не злила. Как говорится: "Худой мир — лучше доброй ссоры!".
Обратно они ехали в полупустом и к тому же новеньком жёлтом Икарусе и выйдя на остановке "Сорок вторая школа" пошли забирать сестрёнку Леночку, которая содержалась у какой-то чужой бабушки. Не заходя в дом он услышал как мама с кем-то там ругается:
— Вы что с ума тут все посходили! — Кричала она кому-то. — Ребёнка на голом полу держите!
Далее она выскочила как ошпаренная из двери с сестрёнкой Леночкой на руках и понеслась на полной скорости, едва не переходя на бег рысцой, да так быстро, что Бориска едва за ней поспевал.
На пороге бабы Лениного дома мама как-то поуспокоилась и войдя вовнутрь, где на него пахнуло запахом жаренных котлет, он как-то просто сказал вслух:
— Вот мы и дома!
Когда человек сыт, одет - обут, есть крыша над головой, он по своему счастлив и с ним ничего дурного не случается, то стало быть ничего интересного в его жизни и не происходит. Поэтому Бориска в ожидании новых приключений на какое-то время как бы смирился со своим положением и, сам на скандал не нарываясь, зарыл свой топор войны в сарае у бабы Лены, надёжно спрятав в укромном месте свою тротиловую шашку. К тому же папа Вова, получив хороший втык от мамы Милы, на охоту съездил всего один только раз, но разговоров об этом было ровно до следующего охотничьего сезона и то... по праздникам. В принципе, он не был плохим человеком, а,может быть, был даже очень хорошим, но ни того, ни другого про него нельзя было сказать точно, потому что в повседневной жизни он всегда молчал. И даже когда его мама Мила ругала по-тихому от бабы Лены, то он с ней ругался так же молча, как и жил на этом свете — особо не шумя. У него развязывался язык только в предзастольный период, во время процесса ознаменования Октябрьской революции, его дня рождения, подстроенного под свежинину, то есть, когда забивали кабанчика, а так же восьмого марта и в честь первомайского торжества. Всё остальное время он тупо молчал.
Жизнь Ревы сводилась к тому, что он, будучи мастером литейного участка, исправно ходил на завод. Бориска по утрам делал за ним многокилометровую пробежку по шпалам. Папа Вова возвращался домой поздно вечером на автобусе и уже без Бориски, а на выходные уезжал на рыбалку. Но в этот раз он, вернувшись с охоты домой, привёз в огромном рюкзаке двух крохотных уточек. И по такому случаю на следующие выходные было назначено внеплановое торжество! Уже по сложившейся традиции папа Вова всегда проявлял некое душевное волнение, ибо имел право совершенно легально выпить водки, сидя за столом, а не где-то там в подворотне с мужиками или надраться с друзьями на рыбалке. Как всегда, на выше упомянутых торжествах первым гостем был неизменно дядя Вова Терёхин со своей женой тётей Галей. И пока женщины кудахтали о своём на кухне, их мужики успевали раздавить поллитровку, принесённую с собой первым гостем. Со стороны было хорошо видно, как папе Вове сразу становилось хорошо на душе и лицо его светлело, а если быть точнее — розовело и вечно угрюмая гримаса сама по себе расплывалась в самодовольной улыбке, а его карие глаза начинали излучать неземное блаженство — так ему было хорошо! Его друг и тёзка был форматом поменьше во всех габаритах и, несмотря на относительно молодой возраст, имел шикарную плешь, которую стыдливо прикрывал начёсом специально отпущенных волос, что оставались у него ещё на голове. Как-то раз, когда он, изрядно наклюкавшись, отдыхал в прихожей на стареньком диванчике с высокой старомодной спинкой, то Бориска от нечего делать расчесал при помощи гребешка его длинную прядь волос. Затем, как истинный художник, малыш, отойдя подальше от ничего не ведающего дяди Вовы, чтобы лучше рассмотреть результат своей работы, невольно восхитился, передав свои мысли словами Пушкина:
— Жил-был поп, толоконный лоб!
Но в этот праздничный день по случаю своей первой удачной охоты папа Вова, буквально не смолкая, рассказывал всем присутствующим за столом о том, что у него есть отменная игрушка! И чтобы радостные гости смогли наконец-то узреть её, он притащил откуда-то своё ружьё и потом ещё долго рассказывал о его характеристиках и о качестве произведённой из него стрельбы. Наконец-то Бориска узнал, где тот прячет свои патроны, а может быть и порох, что реально подняло ему настроение, но внешне он, не подав виду, молча уткнулся в свою тарелку.
— Да, знатная была охота! — Папа Вова вдруг что-то вспомнил и заливисто засмеялся, но, собравшись сквозь порывы смеха, продолжил: — Приехали мы на место. Ну, посидели хорошо — даже уходить уже не хотелось, Терёхин меня задолбал своей охотой —"Пошли мол, да пошли"! — И уже не сдержавшись, вдоволь насмеявшись, всё так же весело продолжил:
— Ну, я как трактор ломанулся через тростник на болота, а Терёхин отстал. Мне что было делать? Вдруг слышу со стороны Терёхина жалобный голос: "Вова, иди сюда, я тебе что-то скажу". А я не останавливаясь, иду и вот уже болото близко, а Терёхин не унимается: "Вова, иди сюда! Я тебе что-то скажу!". Я уж не выдержал и ему кричу: "Ну, говори!", а Терёхин опять за своё: "Вова, иди сюда! Я тебе что-то скажу". В общем, вернулся к Терёхину, а он в камышах лежит и постанывает: "Вова, я ружьё потерял где-то!". В общем, пришлось почти до поляны возвращаться. Еле-еле его ружьё нашли. Но коли уже вернулись на поляну, то жрать захотелось. Посидели мы хорошо опять, а тут уже и вечереть стало. Стрельнул я из моей игрушки пару раз прямо с места по уткам, что мимо пролетали, и двух подстрелил, чтобы домой с пустыми руками не возвращаться.
— А что мне делать-то было? — Как бы оправдываясь, сказал дядя Вова Терёхин. — Всюду охотники! Крикни я, что ружьё потерял, то хрен бы мы чего нашли, а не моё ружьё! — С лёгкой горчинкой закончил он и как-то двусмысленно посмотрел на своего друга.
Бориска же сделал два вывода: что папа Вова смеяться умеет, но явно заливает про то, что двумя выстрелами двух пролётных уток подстрелил и ему невольно вспомнился мультик про барона Мюнхгаузена, где тот тоже на уток охотился...
Спрашивается, какой охотник не мечтает метко стрелять и завалить медведя? И какому рыбаку не снится загарпунить или просто поймать на удочку чудо-рыбу? Как говорится — мечтать не вредно! И если в реальности папе Вове не очень везло в охоте, то в рыбалке бог чичимеков по имени Опочтли был к нему куда более благосклонен. Если верить легенде цеха No1 завода "Дальдизель", то истинная страсть к зимней рыбалке проснулась в нём сразу же после того, как начальник его цеха Анатолий Павлович Яскевич задал ему странный вопрос:
— Владимир, вы любите тёплое пиво и потных женщин?
— Не люблю! — Ответил честно ему папа Вова.
— Ну, тогда вы пойдёте в отпуск зимой.
В общем, с лёгкой подачи своего начальника, папа Вова никогда в своей жизни не брал летних отпусков и проводил их вдали от дома, проживая в каких-то землянках среди заснеженных просторов Приамурья, занимаясь тем, что он очень любил — подлёдным ловом. Каждый раз он возвращался домой в огромном чёрном тулупе, а за его спиной торчали открытым веером щучьи хвосты, что невольно напоминал важного пингвина с распущенным павлиньим хвостом.
Как-то раз Бориска имел неосторожность сопроводить его на воскресную рыбалку, которая была и осталась в его жизни единственной зимней рыбалкой. Полвека спустя он, вспоминая её, невольно поёживается то ли от холода, то ли от воспоминаний, что преследовали его ещё долгие годы по ночам в виде жутких кошмаров. Хотя в тот тихий и ясный день всё начиналось не так уж и мрачно и ледяная гладь замёрзшего батюшки Амура сверкала своим белоснежный убранством и кое-где торчащие льдины невольно напоминали кристаллы горного хрусталя, переливающихся перламутром семью цветов расщеплённого солнечного света. Тогда как многопролётный мост, соединявший между собой невидимые берега реки, почти растворившись в голубоватой дымке тумана, казался издалека вратами конюшни Снежной королевы . Всё замерло вокруг и застыло в причудливых фигурах из льда, за исключением мужественных любителей подлёдного лова, то тут, то там колдующих над своими лунками в поиске обитателей подводного мира, которые так же не желая покоряться её величеству Зиме, бороздили подводный мир с его необъятными водными просторами рек, северных морей и океана, надёжно защищённых ледяным панцирем.
— Мы не должны ждать милости от природы — взять их у неё наша задача! — Сказал папа Вова и, взяв в руку своё стальное копьё, стал колошматить лёд, да так, что в разные стороны льдинки полетели.
— Учиться, учиться и учиться! — Подумал Бориска, со стороны наблюдая за ним какое-то время.
Эти великие фразы классиков ещё долгое время украшали фасад Средней школы No42, пока её не стёрли с лица земли в перестроечные годы в угоду очередной дорожной развязке.
Потом папа Вова, неспешно выстроив себе из кусков льда надёжное укрытие от ветра, чинно уселся около своей лунки и мирно попивая водочку под солёный огурчик, стал рыбачить, дёргая ритмично каждый раз своей удочкой, словно дирижёрской палочкой, в неслышные такты божественной кантаты. Тут-то маленький Бориска стал ощущать, что он хоть и медленно, но верно коченеет, ибо жуткий холод уже проник под его обычное драповое пальтишко. Внезапно на небе сгустились серые тучи, закрыв собой тусклое солнце, подул пронизывающий ветер и стало ещё холоднее. А маленькому человечку ничего не оставалась, как молча накручивать километры вокруг папы Вовы, мирно парящего над своей лункой, рядом с которой валялись в искривлённых позах несколько мелких рыбёшек. Неизвестно сколько минуло времени, но наконец-то заядлый рыбак, прикончив свою бутылочку и догнавшись "Агдамом" из китайского термоса, собрал свои пожитки и подобрав свежезамороженную рыбёшку, не торопясь собрался в обратный путь.
Бориска на своём горьком опыте зная то, что не имеет право отстать от этой глыбы льда, одетой в чёрный бараний тулуп, взвизгнув от радости, последовал за ним. Дорога до дома далась ему очень нелегко, ибо ветер, усилившись, стал подымать позёмку и перед своим мутнеющим взором он уже почти не различал силуэт идущего впереди него человека, который по мере своего удаления от него становился всё меньше и меньше, пока совсем не растаял за косогором.
Из последних сил и на последнем дыхании Бориска, ориентируясь только по огромным следам снежного человека, смог подняться на верх очередной сопки и с воплем нескрываемой радости увидел вдали городские постройки и человеческую фигуру размером с ладошку, которая всё так же не спеша уже приближалась к городской черте.
После этой рыбалки он ещё долгие годы не мог без содрогания сердца даже смотреть на папу Вову, так как познал чувство, имя которому... неприязнь.
Как-то раз папа Вова сказал ему по уже неизвестно какому-то поводу:
— Балбес! Балбесом и останешься!
— А ты! Если бы не мама-то, ты давно бы валялся пьяным под забором! —Зло ответил ему его пасынок и больше они никогда друг с другом не разговаривали. Их семейная жизнь свелась к параллельному сосуществованию, которое ещё продлилось около десяти лет с хвостиком. Удивительно то, что они могли мирно уживаться всё это время в небольшой квартирке и практически без соприкосновений их платформ, за исключением единичных столкновений, о которых я поведаю чуть позже.
Справедливости ради стоит отметить ещё два случая, когда Бориска видел папу Вову во взволнованном состоянии. Один из них пришёлся на его детский период, который учёными мужами обозначен отрезком времени с трёх и до десяти лет. То есть, когда советские дети заканчивали своё начальное обучение в школе и начинали по полной программе вкушать не всегда сладкие первые ягодки, а некоторые и плоды, отрочества.
Дело было так! Уже весной следующего 1971 года Страна Советов бодрым шагом вступала в период того самого периода, имя которому "Застой"! Тот самый, что так или иначе стал сказываться на душевном состоянии строителей Светлого будущего, регулярно то и дело входивших в "запой". Дошло до того, что в магазинах на какое-то время почти пропала водка, а её креплёное Величество плодово-ягодное вино "Агдам" ещё только начинало осваиваться хабаровским "Спирт-заводом" и его на всех желающих стало просто не хватать. В один из прекрасных тёплых дней папа Вова пришёл домой, будучи чем-то ошеломлённым. Проходя мимо Бориски, сидящего на заборе, повторил несколько раз странную фразу:
— Вот и доверяй им после этого!
— Кому доверяй? —Послышался голос дяди Лёши Свиридова, папы Ритюльки и мужа тёти Лиды.
— Да тут такое дело... — Папа Вова, быстро совладав со своими разъярёнными чувствами, как бы завис на время, пытаясь уловить какую-то мысль. —У ларька толпа собралась, а водку ещё не подвезли. Ну, и стали лишь по одному "Агдаму" на рыло выдавать. Народ возмущается, а тут одна парочка, видимо муж и жена, отходят со своей бутылочкой и эта шалава умоляет мужика дать ей глотнуть бормотушечки.
— Ну и что? — С нетерпением спросил его дядя Лёша.
— Что, что? Ну, он ей дал глотнуть тут же, не отходя от кассы! Так она как зажала зубами горлышко бутылки и пока всё в себя не вылила, то так челюсти и не разжала. Уж как он её мутузил по башке, а та ни в какую! Всю борматень до капли высосала.
— Женщинам нельзя доверять! — Охотно согласился с ним дядя Лёша.
Он был хорошим мужиком и к тому же учёным, преподавателем металлургического техникума. Пока он был в командировке, то спал на полу у бабы Лены и даже научил играть Бориску в шахматы! Но пристрастие к картёжным играм взяли верх и, не найдя себе напарника для игры в этот благородный вид спорта, он продолжил сам с собой играть в шашечную игру под названием "В Чапаева". Чуть позже стал резаться с уже повзрослевшей Ритюлькой на картах "В пьяницу"! Так продолжалось до того момента, пока она не доросла до "Дурачка" и, к несказанной радости бабы Лены, они уже на троих стали соображать очередную партейку. Так, не спеша, эта троица любителей перекинуться в картишки коротали долгие летние вечера.
«Женщинам нельзя доверять!» — Слова папы Вовы запали в память Бориса куда шибче, чем это бы сделал священный огонь на скрижалях, которые Моисей когда-то давным-давно получил в подарок от бога.
— Дети — единственный привилегированный класс в нашей замечательной стране! —Так на одном из весенних утренников сказала воспитательница старшей группы Анна Ильинична и от этой новости Бориске стало по-настоящему страшно. Целый год он крутился, словно белка в колесе, "дом — детсад — дом". Там папа Вова, а здесь Анна Ильинична и никакой перспективы, и никакого тебе солнечного зайчика в мире монотонности и беспросветного прозябания с его слякотью и гололёдом, где небо вечно покрыто завесой серой пелены. Если такая жизнь считалась привилегией, то что же его ожидало потом? Разве что отдушиной для сердца мог быть дед Десюк, но он был где-то там далеко на казармах. И теперь баба Лена дарила ему чуточку душевного тепла, но у неё так же как и у всех было забот полон рот, да ещё и по горло. Но почерневший от злобы лёд на Амуре хоть и со скрипом, но всё же тронулся. На смену мерзким холодам с их промозглыми ветрами наконец-то пришла настоящая весна, а с ней к концу мая и природа явилась во всей своей красе. В овраге, что ещё тогда был виден из окна старшей группы, скрюченные старые яблони, приободрившись, вырядились в белоцветные кружева, словно на парад невест. Деревья и кусты вновь покрылись пышной листвой, а зелёная трава украсилась жёлтыми одуванчиками. С приходом тепла во дворе голубого дома пышно расцвела сирень и баба Лена, наломав огромную охапку веток с лиловыми и дивно пахнущими кистями, потопала с нею на базар. Дело обещало быть прибыльным, так как через пару дней в школах должен был прозвенеть последний звонок. Каждое воскресенье Бориска воспринимал словно дар божий, ибо в этот день его никто не кантовал и не задёргивал. А он мог делать всё, что ему вздумается — хочешь в кино иди, а хочешь, взрывай взрывпакеты из чёрного дымного пороха, а хочешь — и из золотистого бездымного. Благо, что этого добра в нескольких банках у папы Вовы было хоть отбавляй. Поэтому Бориска и делал взрывпакеты регулярно. А в патронташе было столько медных гильз, что такому меткому стрелку их следующей осенью просто не расстрелять. К тому же в одной из коробок явно не доставало нескольких бумажных патронов и, на всякий пожарный, Бориска прихватил один из них, чтобы попытаться рвануть тротиловую шашку, которая столько времени терпеливо ожидала своего звёздного часа.
Бориске уже исполнилось шесть лет и за прошедшие три года более или менее осознанной жизни много чего с ним случалось, но он не жалел о своих прошедших днях, научивших его разбираться в людях и тем самым не наступать дважды на одни и те же грабли. Пусть будут другие грабли, но только не те, что были! — Таким правилом он стал руководствоваться в жизни. И отправившись в гости к Мишке и Гришке, он постарался не напороться на свою бывшую возлюбленную Маньку, поэтому зашёл к ним во двор не как полагается — через калитку, но через дырку в заборе со стороны школы. Цыганята убирали навоз на конюшне под пристальным присмотром старшего брата Кольки и появление незваного гостя явно спутало ему карты.
— Ладно, на сегодня хватит! — Крикнул им Колька. Он куда-то срочно засобирался и, уже обращаясь к Бориске, гадко улыбнулся и пропел: — Мимо Манькиного дома я без шуток не хожу — то ей хрен в забор засуну, то... — Его пробрал смех и он, махнув рукой в сторону нашего "Ромео", скрылся за дверью.
Бориска лишь догадывался о том, что могла наговорить своим соседям брошенная Манька, но сейчас у него было занятие куда поважней, чем полоскать то, что скрылось во мраке прошлой ночи. Цыганята могли знать место, где можно было рвануть настоящую тротиловую шашку. К тому же, помимо настоящего охотничьего патрона, у него были про запас ещё и две железнодорожные петарды. Прошлым летом на казармах они с Генкой Гундосом несколько раз взрывали петарды в костре и эффект от взрыва был просто потрясным.
— Привет, Ромэо! — Стал зубоскалить Мишка, обнажив два щербатых ряда зубов.
— Твоя Жульетта отравилась гнилыми яблоками и из сортира второй день не вылазит! — Подыграл своему брату Гришка.
Мишка и Гришка были очень друг на друга похожи и, чтобы не ломать себе голову вопросом "Кто есмь кто?", Бориска воспринимал их как единое целое, имя которому — "Братья".
— Бог с ней... с Жульеттой! — Отмахнулся гость и таинственно зашептал, чтобы Колька не услышал: —У меня динамит есть и надо его где-то рвануть по-настоящему, как в кино!
Чтобы братья не сомневались он показал им из-под полы тротиловую шашку.
— Так у тебя к нему взрывателя нет! — Рассмеялся Мишка: — А без него эта штука, как кусок мыла и ей даже печку топить можно.
— А что такое взрыватель? — Удивился Бориска. — В кино только трубочку чёрную поджигают!
— Взрыватель — это такая маленькая гильза, из-за которой и взрывается! — С заумным видом пояснил Гришка.
— В кино дядька красноармеец стрелял из нагана в динамит...
— А у тебя что, ещё и наган есть? — Хором рассмеялись братья.
— Нагана нет, но есть целый патрон двенадцатого калибра! — Серьёзно ответил Бориска и вдруг увидел старую рукавицу, что валялась на земле среди чурок около козел для пилки брёвен, и радостно воскликнул: — Без ружья обойдёмся.
После чего он, отойдя в сторону, повертел по-заговорщицки головой по сторонам и убедившись, что Кольки не было поблизости, засунул в рукавицу тротиловую шашку, а охотничий патрон в её большой палец.
— А чтобы наверняка бабахнуло, туда ещё положим две железнодорожные петарды и на костёр такую бомбочку. Авось бабахнет!
— Круто! — Хором выдохнули изумлённые братья, а Мишка, задумчиво почесав затылок, что-то явно вспомнил: — В подвале на стройке Шестой больнице и взорвём её.
Сказано — сделано! И прихватив с собой немного сухих щепок, пацаны направились к недостроенному больничному корпусу, который как раз расположился за кинотеатром Луч. Проходя мимо него, Бориска увидел, как с киноафиши на него строго посмотрела голова Саида.
В просторном подвале они сложили костёр и, прикрутив изолентой к тротиловой шашке две петарды, засунули её обратно в рукавицу.
— Если патрон просрёт, то петарды обязательно бабахнут! — Сказал Бориска уверенным голосом. — Когда Гундос поджёг сарай, то там эти петарды круто стали взрываться. Шума-то было! И пока цыганята пошли прятаться в другой отсек, он подпалил костёр и присоединился к ним.
Костёр уже пылал, но почему-то ничего не взрывалось и тогда он, потеряв терпение, выглянул из-за бетонной перегородки. В этот момент раздался грохот и взрывной волной его отбросило в сторону. Потом он какое-то время лежал на земле и не мог прийти в себя, а когда всё же очухался, то увидел, что оба цыганёнка сидят на земле, схватившись руками за головы. Некоторое-то время он ничего не слышал — видимо, получил контузию, и только крик какого-то мужика привёл его в себя. Наверное, это был сторож. Цыганята бросились бежать и Бориске ничего не оставалось, как бежать вслед за ними. Так они добежали до металлической лестницы, что вела из подвала на первый этаж, но этот мужик стал явно их преследовать, так как его злобные крики раздавались постоянно за спиной неуловимой троицы. Не найдя спасительного выхода наружу, они выбрались на крышу четырёхэтажного здания, где стояла большая деревянная теплушка, в которой, видимо, грелись и отдыхали строители во время работы, а в их отсутствие находился сторож. К электрическому щитку тянулся длинный толстый кабель, часть которого в больших кольцах валялась на крыше, напоминая удава, тогда как его хвост свисал с крыши и уходил куда-то вниз. Цыганята, недолго думая, размотали его толстые кольца и сбросили с крыши и, как обезьянки по лиане, ловко стали спускаться. Бориска поначалу растерялся, но здоровенный мужик уже приближался и ему пришлось последовать за братьями. Когда он уже был напротив оконного проёма второго этажа этот нехороший сторож резко дёрнул кабель на себя и случилось то, что и должно было случиться. Резкая боль в ногах, на время вырубила его сознание и он, едва очухавшись, понял, что братья тащат его, взяв под руки, подальше от опасного места. Его лицо было в крови и сорванец долго лежал в тени старого тополя, тупо уставившись в синее небо. Ему очень повезло, так как ранка на переносице была хоть и небольшая, но обильно излила кровь, и потом его никто даже и не спросил, где он получил очередное ранение. В те годы его локти и коленки были постоянно сбиты в кровь и с вечно засыхающими на них чёрными корочками. То гвоздём, торчащим из забора, он ногу себе распорет, то ещё что-нибудь с ним приключится... В общем, к этому все домочадцы его давно привыкли и стало быть больше ничему уже и не удивлялись.
Ушибленные ноги ещё долго о себе давали знать и в голове не всё так ясно было, но со временем всё само по себе улеглось и рассосалось или зажило как на собаке. По телевизору и в кинотеатрах тогда шли нескончаемым потоком фильмы про войну и взрывы со стрельбой не воспринимались им как эффектные сцены, но имели куда большее значение, так как он хоть немного, но всё же побывал на своей войне.
— Лучше взрывать много маленьких бомбочек, чем один раз одну большую! — Поделился он своим умозаключением с братьями по оружию, которые его не бросили одного на поле боя.
— Да! Круто тогда рвануло! — Засмеялся Мишка.
— Но зато погоня была не хуже, чем у "Неуловимых мстителей"! — Поддакнул брату Гришка.
В то время по "телеку" показывали фильм про войну, в котором солдаты куда-то бежали и всё взрывалось, а потом на экране появился усатый дядька...
— Совсем на Сталина не похож! — Резким голосом сказала баба Лена и Бориска даже удивился тому, что его бабушка так может говорить.
— А кто это Сталин? — Спросил он её и почему-то стал озираться по сторонам.
— До войны моя соседка очень хорошо жила и всё у них было, но её муж всегда работал по ночам. — Ответила баба Лена, но Бориска её перебил:
— А при чём тут этот... Сталин?
— Сталин при том, что муж моей соседки в тюрьме по ночам людей расстреливал, а потом и сам застрелился. — Сказала она и молча ушла на кухню.
Слова бабы Лены произвели на него большое впечатление. Более внимательно вслушиваясь в разговоры героев фильма, он сделал вывод, что Сталин расстреливал людей и это тот самый большой начальник, которым уже не раз его пугала Анна Ильинична, когда была недовольна: — Сталина на тебя нет! — Это была её коронная фраза.
И когда Ритюлька как-то стала ему досаждать, Бориска её припугнул:
— Бабай Сталин придёт и тебя заберёт! У-у-у, какой он страшный!
— Страшный бабай! — Уточнила она, по привычке накручивая свою чёлку на указательный пальчик, как на бигуди.
— Все бабаи страшные, но бабай Сталин самый страшный из бабаев! Его даже баба Лена боится!

Шестое лето в Борискиной жизни на этот раз не пришло само по себе, согласно датам, указанным в календаре, но оно прилетело неизвестно откуда в образе забавной девчонки в ситцевом платьице небесно-голубого цвета в беленький цветочек. Она была натуральной шатенкой с вьющейся шевелюрой и красивыми глазами цвета изумруда на её симпатичной мордяшке и очень даже напоминала ему главную героиню импортного фильма "Пэппи - длинный чулок".
Должно быть, она была вместе со своими родителями, приехавшими навестить тётю Лиду — младшую сестру папы Вовы, которая обычно проживала на улице Пионерской города Комсомольска коммунистической страны Советов и, будучи учителем начальных классов, проводила свои летние каникулы у бабы Лены. Быть может, по стечению обстоятельств или ещё по каким-то другим причинам, но с момента того памятного взрыва тротиловой шашки, в его ушах, вместес вернувшимся слухом, звонко защебетали птицы. С его голубых глаз сошла мутная пелена и он отчётливо смог рассмотреть её и лето во всей их красе! Будь он поэт, то обязательно посвятил бы ей романтический стих — типа этого:
Где-то видел я эти глаза -
Озорные, но не лукавые,
Волосы рыжие, как смола
И губки её ярко алые!
В любом случае, он наконец-то обрадовался приходу лета, приезду этой девочки из мечты, ибо вместе с ними он ловил бабочек при помощи ловкости рук и заговоров: "Баба-леба, сядь на небо! Я тебя не буду бить! Буду сахаром кормить!". Они весело играли и купались голышом в большой бочке с водой, загорали в лучах солнца со счастливыми улыбками на устах, смотря на небо цвета голубого опала в золочённой оправе, которое быть может тоже смотрело на них и улыбалось только им троим.
У бабы Лены был замечательный огород на пять соток, в глубине которого доживали свой век три старые груши —Тёма, Ольга и Внучка. Справа по периметру плодоносила ягода малина, а слева, где стояла бочка с водой для полива, было завались гибридной смородины. Ну, а в центре, помимо клубничной грядки, росла всякая огородная всячина. Для Бориски этот заветный уголок, где и стояла та самая бочка, был своего рода тем самым райским местом, про которое дед Десюк читал ему чуть ли не каждый вечер на сон грядущий. И вот он, словно мифический Адам в уединении своём залез в бочку и, нежась в хорошо прогретой воде, узрел, как она небрежно сбросив с себя то самое голубенькой платье, подошла к нему, держа в руках огромное яблоко красного цвета и с улыбкой на устах пропела:
— Хочешь укусить яблоко? Оно сладкое! Западное! Не корейская кислятина...
Этот вопрос застал его врасплох, ибо он явственно представил некую сцену из запретного рая, в которой разве что не хватало Змея-искусителя, свисавшего с ветви, отягощённой будущим урожаем. В конечном счёте пацан без всякого сомнения не просто надкусил запретный плод с древа познания, но сожрал его вместе с сердцевиной. А потом они оба весело плескались в тёплой воде, совершенно не думая ни о добре со злом и ни о вечной ненависти со святой любовью в придачу. Но надо же было такому случиться, что мама Мила повесила просушиться Борискины трусы вместе с другим стиранным бельём, что вызвало в его невинной душе некое странное и доселе не испытанное им чувство, имя которому, Стыд.
— Мам, отдай трусы! — Закричал он, что есть мочи.
Тогда как мама Мила, как бы и не услышав просьбу сына, продолжила своё непринуждённое движение в сторону голубого домишки, при этом беззаботно помахивая пластиковым тазиком, но в какой-то момент, обернувшись, рассмеялась:
— Иди и возьми!
— Я голый! — Истошно закричал Бориска. — Мне стыдно!
— Голым с девчонками купаешься и ничего, а тут ему трусы подавай! — Ещё пуще рассмеялась его мать и спросила. — А кто тебе сказал, что ты голый?
Бориска не знал, что ей ответить, но внезапно ему подумалось: "А может быть не бог, но его жена — богиня выгнала из рая Адама с Евой? Небось завидно ей стало..."
Он не стал больше кричать, но молча вылез из бочки и уже больше никого не стыдясь, снял с бельевой верёвки свои трусы! А по телеку снова показали мультфильм "Дед Мороз и лето" и это жаркое лето слово в слово соответствовало куплету из так полюбившейся ему песенки:
Вот оно какое, наше лето,
Лето яркой зеленью одето,
Лето жарким солнышком согрето,
Дышит лето ветерком.
Девочка его мечты, как прилетела синей птицей в его жизнь, так и уехала вместе со своими родителями в неизвестном ему направлении. Жизнь продолжалась и стоит отдать должное его родителям — они по выходным дням стали выезжать со своими детьми за город на речку с её протоками и даже на озёра, где вода была куда теплее и в ней плескались сазаны. Так в один из прекрасных летних дней папа Вова с его закадычным другом Парушкевичем решили взять с собой на рыбалку своих жён и радостных детей. С ними подвязался милейших хохол дядя Ваня, с именем которого Бориска ассоциировал московскую карамель и кучу других столичных вкусняшек. Конечно, дядя Ваня был не один, а с супругой и дочкой Ленкой Диденко — Борискиной одногодкой, но не по годам заумной и даже слегка надменной. К тому же полуторагодовалая сестрёнка Леночка уже не так много кричала, выражая тем самым свои завышенные претензии к жизни, ибо в её вопрошающих глазах появилась некая особая осмысленность! Но её брат в такие тонкости женской психологии точно не вникал. Он предпочёл общество тоже своего одногодки — Игоря Парушкевича, с которым он также не стал бы откровенничать, ибо его бесшабашная удаль никак не вязалась с бросающейся в глаза воспитанностью хороших ребятишек. Не стану больше зацикливаться на этом, ибо все дети по-своему хороши, а для своих мам они — самые лучшие.
Лето уже подходило к концу и солнечный день пролетел быстрее, чем Метеор на подводных крыльях по слегка взволнованной речной глади батюшки Амура. Пришло время собираться в обратный путь и папа Вова, быстро смотав свои удочки, решил не обходить плавни по наезженной дорогой, но как заправский рыбак двинул наперерез по только ему известной тропинке в сторону станции Приамурская. Естественно, что за ним как за великим кормчим двинулась вся его команда, обвешанная котомками и детишками со всех сторон. Бориска даже удивился тому, что мама Мила решила подарить папе Вове букет из жёлтых кувшинок, украшавших то тут, то там местные водоёмы, что непрерывно сопровождали их до того момента, когда они всё же умудрились вырваться из топи, обильно обросшей камышом на открытое пространство. Мама Мила, почувствовав под ногами твердь земную, ринулась словно голодная пантера Багира навстречу папе Вове, восседавшему, словно дрессированный слон, в вальяжной позе на лавочке и пребывавшему в прекрасном настроении. Более того, он улыбался, что свидетельствовало явно о том, что у него ещё не так давно была в заначке бутылочка водочки. Церемония вручения букета цветов прошла быстро при стечении честного народа. Вначале недовольная женщина молча отхлестала от души наотмашь этими самыми кувшинками с их длинными зелёными хвостами своего мужчину по его удивлённому лицу... Потом сказала в резкой форме ему своё веское мнение о том, что она думает по этому вопросу.
Бориска невольно позавидовал взрослым и то потому, что они время от времени могут высказывать своё негодование друг другу, тогда как его удел пока что придерживаться правила: Молчи глуха — меньше греха.
Следующий год, т.е. с сентября 1971 по сентябрь 1972, проведённый им в подготовительной группе, прошёл без особых эксцессов. Его трудно назвать интересным, но зато многообещающим, так как прошёл он в ожидании новой квартиры, обещанной Профкомом его маме и то, видимо потому, что она, молодая ударница Коммунистического труда и победительница всевозможных конкурсов Социалистического соревнования была представлена к награждению высокой государственной наградой — орденом Трудового Красного Знамени.
В том же 1971 году под Новый год откинулись на дембель и пришли каждый до своего дома его дядьки Колян и Сашка. Служба в Армии им явно не пошла на пользу, ибо какими они были до неё, то такими же вольными орлами так и остались. Проводы деда Мороза 1971 года были устроены на 31 декабря в квартире у тёти Раисы и её мужа дяди Василия. Эта очень фортовая семья всегда славилась обилием не только мармеладных мишек, но и дефицитных конфет с ромом.
Летом 1972 года, а если быть точнее, то 22 июня, случилось нечто, изменившее Борькину жизнь до неузнаваемости —его маме Миле дали не только Краснознамённый орден на грудь, но и впридачу... обещанный ордер на двухкомнатную квартиру в Северном микрорайоне, считавшемся на тот момент одним из лучших районов по причине отсутствия дымящих труб, близости к лесу и водоёмам. Более того, неподалёку от этого микрорайона расположилось настоящее стрельбище, где раз за разом производились настоящие стрельбы из охотничьих ружей по летающим тарелочкам. Заветная квартира расположилась на девятом этаже в одной из новостроек. Надо отдать должное тому застойному времени, в котором многоэтажные дома росли то тут, то там, как грибы после дождя, то на стройке можно было легко разжиться карбидом. Соседи по этажу попались все тихие и культурные. Те, что имели по одному ребёнку, жили в однокомнатных квартирах, а те, что по два дитя —теснились в двух комнатёнках. Благо, что сестрёнка Леночка в силу своего малолетнего возраста много места не занимала и ей полагалось раздвижное кресло, а её брат разместился на двуспальном диване и ему купили настоящий школьный стол с выдвижными ящиками. Несмотря на то, что лифт заработал лишь к весне, а холодная вода подавалась на протяжении последующих лет лишь до шестого этажа, жизнь молодой семьи потихоньку стала налаживаться. Мама Мила, освободившись от оков, могла матюхать папу Вову вволю, когда она считала это осознанно необходимым.
Борю это совершенно не волновало, так как во дворе было много детей его возраста, а вечером он, плотно закрыв дверь, старался не высовываться из своей комнаты в то время, когда родители решали между собой те или иные семейные задачи. Уже тогда Боря стал задаваться вопросом: "Врежет ли папа Вова его маме Миле или не врежет? И если врежет, то как ему быть?"
Со стороны папа Вова был похож на медведя Балу из мультфильма про Маугли, а мама Мила походила на настоящую пантеру, но каждый раз всё заканчивалось без кровопролития, подтверждая истину "Милые бранятся —только тешатся". Да и времени у мамы на эти потешные раздоры было не так уж и много. Приходила она с работы очень поздно и пока вскарабкивалась своим пехом на девятый этаж, держа в правой руке сестрёнку Леночку, а в левой несколько авосек с продуктами питания, то в квартиру входила как бы "по стеночке", чтобы не упасть от бессилия. Но однажды вечером медведь Балу стряхнул с себя вцепившуюся когтями в него Багиру и над его головой взорвалась электрическая лампочка, осыпая его кучей осколков и дикая кошка, мягко приземлившись на мягкий диван, удовлетворённо прорычала:
—Вот! Видишь! Я же тебе говорила, что меня бить нельзя!
За стенкой в однушке проживали под фамилией Остаповы инженер дядя Толя с фармакологом тетей Валей и их сынишка Андрюшка, а ещё дальше — профсоюзный деятель заводского масштаба дяде Витя Скачков с учительницей тётей Таей со своими разнополыми погодками Витькой и Женькой, о которых ещё пойдёт речь ниже и то только из-за сирийской жевательной резинки. Тогда как напротив обитали такие же культурные и очень хорошие люди, которых вообще нет смыла расписывать по именам и фамилиям. Одним словом —"Попал" и такой тоски Боря давненько не испытывал, хотя и не подозревал, что это было лишь временное затишье перед грозой. Ведь он даже не подозревал о том, что ему уготовила школа! Отсутствие диалогов в этой главе повествования наглядно свидетельствует о наличии того самого культурного вакуума, в котором нет места ни авантюрам, ни приключениям и с этим надо было что-то срочно сделать.
Он выбежал на улицу и, едва глотнув свежего воздуха, услышал за своей спиной:
—Привет! Меня зовут Серёгой, а это мой младший брат Сашка, но обычно его кличут "Сатана".
—А почему Сатана? —Это первое, что пришло на ум и естестественно было озвучено.
—Придурок потому что! Вот и Сатана...
—Сатана не дурак! —Резко перебил его Боря. — Тот лукавый! Мне это дед не раз говорил. — И посмотрев внимательно на рыжего и лопоухого Сатану, добавил: — Нет! Точно не Сатана! Он просто дурак! А почему его так прозвали?
—Да наша училка... — было зашепелявил, брызгая слюной, Рыжик-пыжик, но его одёрнул старший брат — коренастый брюнет, не имевший никакого сходства с младшим братом.
—Наш придурок в конце третьей четверти на перемене выпил семь стаканов чая в столовке! На спор! Ну, а потом училку стал досаждать своими выходами в туалет, а она рассвирипела и поставила его в угол, думая, что он над ней издевается... А он стоял, стоял и стал лезгинку отплясывать, а она не вытерпела и спрашивает: "Что ты там в туалете делаешь?". А он ей ответил, что ссать бегает! Она смутилась и отпустила его ещё раз, а на дорогу попросила тряпку для доски смочить. Вот он и смочил её. Когда же учителка поняла что к чему, то долго кричала и выгнала его из класса и вдобавок Сатаной назвала.
Боря невольно поморщился, представив себе состояние бедной учительницы, но выдал парадоксальное умозаключение: «Учительница — та ещё дура!».