Святость над пропастью

IX глава
Новогодние праздники закончились, работы на шахтах и заводах возобновились, а в лесу как и прежде раздавались окрики и стуки топоров. Дионисия и Петра как одних из самых старших направили в швейные мастерские, где в их обязанности входили распределение одежды по партиям, а после обеда сносить ящики на склад. Работа легкая, по крайней мере, не нужно мерзнуть на морозе, когда холод так сковывал руки, что пальцам становилось жарко, а вечерами мучиться от боли, согревая озябшие за день конечности.
Петр не любил молчать: он знал, изучал слишком многое, чтобы таить это внутри себя, когда все знакомое-родное оставалось за пределами нынешнего мира, разделенное с ним горами и лесами. А Дионисий уже свыкся с его разговорами: так много узнал он от него за то время их знакомства, что ему открылся новый, неизведанный мир.
- Тебе удалось, отче, видеть здесь северное сияние? - спросил как бы само собой Петр, упаковывая ящики.
- Может, и видел, да только не обращал внимания. В этом месте человеческая жестокость губит то прекрасное, что окружает нас.
- Северное сияние - это удивительное чудо на нашей Земле. Оно представляет собой длинное свечение зеленоватого цвета, за секунду темное небо окрашивается в яркие цвета и становится светло как днем на многие километры. Сегодня вечером, после всех трудов, я отведу тебя за барак - на тот косогор, и ты узришь великую красоту севера. Поверь мне, это того стоит.
- А если нас заметят кто из охранников?
- Не заметят: ряд складов станут нашим укрытием.
Дионисий согласился лишь из чувства дружеского долга. Невольно взглянул на Петра - в таком возрасте он сохранял некий ребяческий задор, даже арест и плен не смогли изменить возвышенность его души. Каждый вечер узники собирались вокруг него, дабы послушать новую легенду-сказку или сказание, и всякий раз они словно дети ожидали от Петра историй, после чего, насытившись духовно, укладывались спать.
Отец Дионисий не раз слышал от Жозефа Теофила Теодоровича о надвигающейся с востока угрозе, что в любой момент накроет железными сетями Польскую республику; но архиепископ почти не знал русский народ: он общался и с православными священниками, встречался с послами императора, а в противостоянии с большевиками принял сторону Романовых вопреки ожиданиям Германии и Австро-Венгрии, но саму русскую природу человеческую, русскую душу он не знал, не понимал, оставаясь в стороне от них, как и они не ведали о его тайных чаяниях. Ему же, Дионисию, судьба дала время узнать русскую сторону с ее обширными землями, высоким небом и народами, живущими на ней. Он понял-увидел, что русские не только безбожные чекисты, не только гордые вояки, русские - это народ созидателей и мыслителей, подаривший миру научные открытия, произведения искусств, литературу; но неужели сий народ так легко отказался от Бога?
В плену Дионисий встретил лучших представителей великого народа: князь, некогда потерявший все, что имел, но даже перед превратностями судьбы сохранивший величие и благородство своего древнего рода; Петр Иванович, ныне казавшийся для него мудрейшим из всех живущих, чьи знания помогают выживать, а грамотная плавная речь повествования согревала ночами души несчастных не хуже того огня, что теплился в очаге. И подчас чудилось Дионисию, будто он обрел свое собственное, непонятное счастье в диком полярном крае, где темные небеса сливаются с покрытой мраком землей. О северном сиянии он когда-то слышал от норвежцев, делегацией прибывших в Краков; в те времена ему исполнилось двадцать один год, он был слишком молод и амбициозен, смотрел на будущее через призму некой детской наивности, о северном чуде спросил как бы между делом, наивно полагая, что это останется для него далеким, сказочно-непонятным; кто же ведал, что жизнь перевернет все с головы на ногу, а далекая сторона станет родным домом?
В бараке комната погрузилась в глубокий сон; и здесь и там раздавались хрипы спящих. К нарам, на которых лежал святой отец, на цыпочках приблизился Петр, толкнул его в бок; тот приподнял голову и только собрался было что-то сказать, но Петр приложил палец к губам и знаком велел следовать за ним. Вдвоем они осторожно пересекли комнату в одних носках, обувь держали в руках, уже в коридоре обулись, Петр прошептал:
- Следуй за мной отче, только тихо, старайся не касаться ничего руками.
Дионисий, внутри горя новым ожиданием, последовал за ним по узкому коридору. Пару раз он чуть было не упал, и если бы ни его спутник, то непременно выдал бы их общую тайну. Через низкую боковую дверь они выбрались из барака, в лицо ударила морозная северная свежесть. Вокруг пела на своем собственном языке тишина, прерываемая иной раз жалобным воем собак. Благодаря малому росту Дионисий и Петр, пригнувшись, прошли вдоль длинного барака с низкой покосившейся крышей, миновали складские помещения: если даже поблизости были охранники, то они ничего не заметили.
Две фигуры, кутаясь в зимние телогрейки, вышли на открытую местность, по которой тянулись в ряд покатые сопки, густо заваленные сугробами. Петр махнул рукой, первый взобрался на возвышенность, что стоило ему тяжелой одышки. Рядом с ним встал Дионисий, в темных глазах поблескивали искры, невольно он поднял взор и так весь замер: на черном, чистом от облаков небе, показались бледно-зеленые отсветы, что постепенно расширяясь-преображаясь, разлились рекой яркого света. Над верхушками далеких сосен, почти касаясь земли, световая дорога, тянущаяся до горизонта, танцевала-кружилась в некоем танце, закручивалась в спираль, вспыхивая то здесь, то там розоватыми линиями, будто какой-то невидимый художник оставил легким касанием маски ради очарования.
Завороженный, словно прикованный к земле, стоял Дионисий с запрокинутой головой, сдерживая нахлынувший душевный порыв. Сердце трепетало от счастья и, казалось, что оно вот-вот вырвется наружу, окунется в северный сказочный простор, этого чуда, ради которого стоило претерпеть все горести и несчастья.
- Тебе нравится? - спросил Петр на ухо Дионисия.
- Если я умру здесь, то последним моим желанием станет лицезреть северное сияние. Тогда я уйду спокойно.
Петр захотел что-то сказать, то прислушался: неподалеку раздались шаги, громко залаяли собаки. Он опустился на земь, велел то же самое сделать Дионисию.
- Нас заметили? - еле слышно прошептал святой отец.
- Не думаю, но лучше уходить и как можно скорее.
Они чуть ли ни ползком спустились с сопки, укрылись в тени высоких кирпичных складов. Лай послышался много ближе, затем все стихло. Петр остановился, Дионисий замер, на спине выступил неприятный пот, мысли, что их могут в любой миг поймать или сразу же пустить пулю в спины, не давали сосредоточиться. Вся надежда была на Петра: он, полжизни проведя в экспедициях, сохранял хладнокровие, взгляд оставался наполненным решимостью преодолеть еще один путь во что бы то ни стало и какая бы опасность им не грозила. Ползком они бесшумно завернули за угол сарая: здесь уже было много легче, по крайней мере, есть, где спрятаться. Петр дал знак идти дальше, но тут же резко отпрянул, прижавшись к стене; где-то неподалеку мелькнула тень охранника, что недавно также наблюдал со своего поста за северным сиянием и продолжал бы любоваться, если бы ни грозный собачий лай.
- Кто здесь? Есть кто? - донесся до слуха Дионисия молодой голос.
Ответа не последовало, охранник повторно задал вопрос - тишина; тогда, явно томясь службой в этом холодном неприветливом краю, он повернулся в другую сторону и крикнул кому-то:
- Никого там нет. Все чисто.
- А почему собаки лаяли? - донесся с вопросом другой голос.
- Почем мне-то знать? Замерзли, наверное, или зверь какой на территорию пробрался.
- А ты не посмотрел, что за зверь?
- Хитрый какой! Сам пойди да погляди.
- А вдруг снежный человек погреться зашел? Ха-ха!
- Очень смешно.
- Ладно, не злись. У меня осталась с Нового года недопитая бутылка. Налить?
- Еще спрашиваешь. Конечно, хотя бы согреемся.
Шаги замерли где-то вдали, собаки успокоились и даже не выли. В морозном воздухе звенела тишина, весь мир будто остановился в немом ожидании, зеленоватые занавески северного сияния поблекли и растворились в темном небосводе, землю окутала толстая пелена мглы.
Петр и Дионисий, не боясь уже ничего, добежали до барака, отдышались в сухом коридоре. Руки дрожали от холода, раскрасневшиеся щеки пылали, но все это имело малое значение: радость от лицезрения необыкновенного-прекрасного оказалась сильнее страха холода или смерти; все одно - расстаться с жизнью от непосильного труда в горячем цеху или же от пули, распластавшись под открытым небом.
В бараке они осторожно сняли ботинки, погрели над желтоватым очагом озябшие руки. Дионисий широко улыбнулся Петру, тихо сказал:
- Спасибо тебе за все, друг.
- Пустяки, - махнул тот рукой, хотя по выражению лица стало понятно - приятно слышать похвалу в свой адрес, - мне нравится помогать людям, а ежели в том нет возможности, то стараюсь делать хоть что-то хорошее.
Дионисий посмотрел на него широко раскрытыми глазами, ощущая внутри тугой комок рыданий, ибо сие слова эхом отозвались от слов архиепископа Теодоровича, поведавшего ему как-то потаенные чувства собственной души.